пока не вмешалась в события опять подлая политика, – тяжело вздохнул Огуз. – Но это уже другая история…
Однажды, когда мы дислоцировались в Кельбаджарах, высоко в горах, я ночью со своими родичами – а мы служили в одном батальоне – пошли на разведку в стан противника… Вы же знаете, что каждый ераз знал армянский не хуже самого армянина и был сыном гор, как мудро отметил этот начальник, который, почему-то очень нервный, – кивнул он в сторону Прилизанного. Тот недоуменно пожал плечами.
– Тебе надобно бы за коровами побегать, братец, научиться со скотом общаться и, глядишь, тоже бы стал гориллой, – назидательно обратился Дитя гор к нему.
Гюля хихикнула, прикрыв ротик, а Зопаев от страха поджал уши. Прилизанный, побагровев, в досаде огрызнулся на Зопаева:
– Что он говорит? Собрали сюда каких-то психов…
Тот беспомощно развел руки.
– Это он меня обзывает? – Прилизанный насупился.
– Нет, меня… – жалостно простонал секретарь.
– Не отвлекайтесь от темы, Ганмурат бек, – торопливо попросил я.
– А я и не отвлекаюсь, – покосился на почти пустой стакан Древний Огуз. Арзуман благоразумно наполнил емкость…
– Так вот… До этого пропали в ночной вылазке три моих родственника, в том числе и двоюродный брат Хамзат. Мы очень переживали по этому поводу, но утешали себя мыслью, что ребята где-то окопались и следят за позицией врага. Такое уже было.
Вдруг я с удивлением заметил на деревьях какие-то свежие зарубки. Не было сомнения, что со стороны противника здесь орудовал разведчик, которому было знакомо мое ремесло. Так охотники помечают деревья, когда забираются слишком далеко, чтобы не заблудиться. И когда внимательно присмотрелся к меткам, то почувствовал, что волосы у меня подымаются дыбом. Это был почерк моего покойного отца. Такие зарубки, кроме него могли сделать только два человека на всем белом свете, которых он долго учил своему ремеслу. Это был я, его родной сын, и сын его друга Гургена Ашот. Я не поверил глазам! Не было сомнения, что этот ловкий разведчик, который так близко пробрался к нашим позициям, был не кто иной, как мой вероломный друг Ашот.
Я был вне себя от гнева, но сдержался и о своем открытии никому не рассказал. Даже родичам, которые также увидели зарубки, но, естественно, не додумались, кто их оставил.
Утром я доложил комбату о ночных вылазках вражеской разведки и посоветовал укрепить передние посты. Командир был карабахский – седоватый мужик с прокуренными усами. Когда-то бывший тракторист, потеряв родных и близких в Ходжалы3 и увидев их обезображенные трупы, как говорят очевидцы, поседел в один миг. Сам он, весь израненный, чудом остался живым…
Теперь он старался пленных не брать…
Комбат внимательно выслушал меня и тяжело вздохнул:
– Я сам хотел об этом с тобой посоветоваться, Ганмурат, – прикурил он от ночного костра трубку, – ребята из верхнего села, из батальона Кара Керима, сообщили, что тут появился какой-то новый отряд, одетый в масхалаты, банданы, и наносит нам немалый