за слезы страха.
– Но я не ответил на твой вопрос, старый друг, – продолжал Валентин. – Истина кажется не такой тяжелой здесь, в темноте, вдали от костров и всех тех забот, что я там видел. Саэвар, мне очень жаль, но истина в том, что почти вся кровь, которая прольется утром, будет нашей кровью, и боюсь даже, что она вся будет нашей. Прости меня.
– Мне нечего прощать, – быстро ответил Саэвар так твердо, как только смог. – Эту войну не вы начали, и не в ваших силах было ее остановить или отменить. И кроме того, может быть, я не солдат, но надеюсь, и не глупец. Это был лишний вопрос: я сам вижу ответ. В тех кострах, что горят за рекой.
– И в колдовстве, – тихо прибавил Валентин. – Больше в нем, чем в кострах. Даже измотанные и страдающие от ран после сражения на прошлой неделе, мы могли бы отбить более многочисленные силы. Но с ними сейчас колдовство Брандина. Лев явился собственной персоной вместо детеныша, и поскольку детеныш мертв, утреннее солнце должно увидеть кровь. Может быть, мне следовало сдаться на прошлой неделе? Сдаться мальчишке?
Саэвар повернулся и изумленно посмотрел на принца при смешанном свете лун. На несколько секунд он потерял дар речи, потом вновь обрел его.
– После того как мы бы сдались, – решительно проговорил он, – я бы пришел во Дворец у Моря и разбил все ваши скульптурные портреты, которые когда-то сделал.
Через мгновение он услышал странные звуки. Он не сразу понял, что Валентин смеется, потому что такого смеха Саэвару никогда еще не доводилось слышать.
– Ох, друг мой, – наконец произнес принц, – мне кажется, я заранее знал, что ты это скажешь. Уж эта наша гордость. Наша ужасная гордость. Хотя бы это будут о нас помнить после того, как нас не станет, как ты думаешь?
– Возможно, – ответил Саэвар. – Но помнить будут. Единственное, что я знаю наверняка, это то, что нас будут помнить. Здесь, на полуострове, и в Играте, и в Квилее, даже на западе, за морем, в Барбадиоре и Империи. Мы оставим след.
– И мы оставим наших детей, – сказал Валентин. – Младших. Сыновей и дочерей, которые будут нас помнить. Наши жены и отцы будут учить их, и когда дети вырастут, они узнают о битве на реке Дейзе, о том, что здесь произошло, и даже больше – чем мы были в этой провинции до падения. Брандин Игратский может уничтожить нас завтра, может разрушить наш дом, но он не сможет отнять наше имя и память о том, какими мы были.
– Не сможет, – эхом отозвался Саэвар, неожиданно чувствуя странный душевный подъем. – Я уверен, что вы правы. Мы не будем последним свободным поколением. Волны завтрашнего дня будут видны на воде все грядущие годы. Дети наших детей будут нас помнить и не станут покорно носить ярмо.
– А если кто-нибудь из них и проявит такую склонность, – прибавил Валентин изменившимся тоном, – дети или внуки одного скульптора снесут им головы – каменные или из другого материала.
Саэвар улыбнулся в темноте. Ему хотелось рассмеяться, но пока что он не находил в себе для этого сил.
– Надеюсь, что так и будет,