как им лучше добраться до дому. Вроде они уже собрались ехать на такси, но нет, толстушка, самая практичная из них, пожелала ждать вечерний автобус. «Оставьте ее, – подумал он, – пусть вымокнет». Самая хорошенькая, промокшая насквозь, продолжала двигаться к нему. Шаг в сумеречном свете проверял свою улыбку.
От грязных мыслей его отвлекли костлявые пальцы, забарабанившие по стеклу.
– Приятель, пассажиров берешь? – спросил мужской голос.
– Нет! – крикнул Шаг, показывая на страдалиц-девчонок.
– Вот и хорошо, – сказал старик, словно и не слышал ответа. Он открыл дверь, прежде чем Шаг успел заблокировать ее, и занес свое небольшое тело в просторном пальто в машину. – Знаешь бар «Рейнджерс» на Дьюк-стрит?
Шаг вздохнул.
– Знаю, приятель. – Хорошенькая девица прошла мимо к следующей в очереди машине. Он неуверенно улыбнулся ей, но она словно и не заметила его.
Старик проигнорировал черное кожаное сиденье во всю ширину такси и, раскрыв откидное кресло, уселся ровно за спиной Шага. Это было приметой разговорчивого пассажира. «Вот ебаное счастье», – подумал Шаг.
Снаружи было сыро, а в салоне – влажно. Теперь в машине запахло прокисшим молоком. На старике была желтая рубашка и помятый серый костюм, на который он натянул тонкое шерстяное пальто, а поверх надел еще одно – мешковатое, отчего стал похож на беженца. Его миниатюрная фигура утопала в ярдах шетландской шерсти и габардина. На голове у него сидела кепочка, в тени козырька которой торчал только его красный нос. Болтовня началась сразу же.
– Видал сегодня игру, сынок? – спросил молочный пассажир.
– Нет, – ответил Шаг, заранее зная, к чему приведет такое начало.
– Ай-ай, ты пропустил великую игру, просто охереть какую игру. – Человек разговаривал сам с собой. – А ты за кого болеешь?
– «Селтик», – солгал он. Шаг не был католиком, но воспользовался этим самым быстрым способом закончить разговор[18].
Лицо старика сморщилось, как упавшее полотенце.
– О, мудило я грешное, как же я не просек, что это папистское такси.
Шаг наблюдал за ним в зеркало заднего вида и усмехался в усы. Он не болел за «Селтик», за «Рейнджерс» он тоже не болел, но гордился своим протестантизмом. Он бы повернул на пальце свой масонский перстень, но старик не смотрел в его сторону, он совершал руками такие движения, будто плыл под водой.
Шаг озадаченно наблюдал, как старик приводил себя в состояние рассеянного отчаяния, переходя от плаксивости к воинственности. Он держал ладони перед собой, словно молил о чем-то господа. Потом он положил руку на перегородку, приблизил лицо на несколько дюймов к стеклу, отделявшему его от уха Шага, и принялся пьяным заплетающимся языком скороговоркой выплевывать случайные слова, при этом он корчил гримасы, как малыш, осваивающий разговорную речь. Крупные капли слюны затуманивали перегородку. Шаг намеренно резко затормозил,