численных чудес. Десять долгих лет Арчибальд проводил три, четыре, даже шесть месяцев кряду в этой стране. И в одном он был совершенно уверен – с него достаточно.
Портендорф устал от этого ужасающе жаркого, сухого места. Тридцать лет назад страна созрела, чтобы стать еще одним завоеванием Империи Ее Величества. Сейчас Египет превратился в одну из великих держав, а Каир быстро превосходил Лондон, даже Париж. Местные горделиво вышагивали по улицам – насмешливо называя Англию «серым островком». Их еда расстраивала его желудок. Их молитвы разносились днем и ночью. И они наслаждались, прикидываясь, что не понимают английский, когда он знал, что они все прекрасно понимают!
А еще были джинны. Противоестественные существа!
Арчибальд снова вздохнул, проводя пальцем по лавандовой «Д», вышитой на платке. Джорджиана подарила его перед свадьбой. Она любила поездки Портендорфа не больше, чем он сам. Она оставалась в Лондоне, и в отсутствие мужа ей некем было помыкать, кроме слуг.
– Всего несколько недель осталось, моя дорогая. – Всего несколько недель – и он улетит домой на дирижабле. Как же он будет рад увидеть свой «серый островок», где стоял разумно холодный и дождливый ноябрь. Он будет гулять по его узким улочкам и смаковать их вонь. На Рождество он упьется до изумления – хорошим, крепким, английским виски!
Эти мысли приободрили Портендорфа. Он поднял тюк и снова принялся подниматься, на ходу напевая «Правь, Британия!» Но пролет патриотизма сменился томительными ступенями. К моменту, когда Арчибальд добрался до вершины, лестница высосала из него всю энергичность. Он запнулся и остановился перед высокими дверьми темного, почти черного дерева в каменной арке и, шумно пыхтя, уперся руками в колени.
Пока он стоял, его внимание привлек смутный звон. Он уже несколько недель периодически слышал этот странный звук – далекое эхо ударов металла о металл. Арчибальд спрашивал у прислуги, но большинство его не замечало. Те же, кто его слышал, говорили, что это, должно быть, невидимый джинн, живущий в стенах, и предлагали ему декламировать суры. Все же этот звук должен был доноситься из…
– Портендорф!
Окрик заставил Арчибальда выпрямиться. Он поправил пиджак и повернулся к двум мужчинам, шагавшим в его сторону. Когда Портендорф узнал одного из них, он чуть не скривился в гримасе, но заставил свое лицо сохранять спокойное выражение.
Уэсли Далтон напоминал Арчибальду карикатуры на эдвардианских аристократов: золотые волосы с аккуратным пробором, навощенные до остроты усы и фонтанирующая самонадеянность от бровей до подбородка с ямочкой. В целом он вызывал тошноту. Поднявшись, молодой человек от души хлопнул Арчибальда по спине, чуть не сбив толстяка с ног.
– Выходит, я не единственный, кто опоздал на суаре компании! Думал, придется извиняться перед старцем. Но если появлюсь с нашим маленьким кайзером, то порки удастся избежать!
Арчибальд растянул губы в улыбке. Фамилия Портендорф столетиями считалась английской. И пришла из Австрии, не Германии. Но обижаться на шутку было дурным тоном. Он поздоровался и пожал руку.
– Только прилетел из Эль-Файюма, – поделился Далтон. Что объясняло его наряд – рыжеватый костюм пилота, со штанами, заправленными в черные ботинки. Скорее всего, он летел на одной из этих двуместных планирующих штуковин, которые были здесь так популярны. – Со мной поделились информацией о достойной исследования мумии. Это оказалось надувательством. Местные слепили ее из соломы и шпаклевки, ты можешь в это поверить?!
Арчибальд вполне мог в это поверить. Далтон был одержим мумиями – часть доказательства его теории, что древние египетские правители были белобрысыми родственниками англосаксов, властвовавшими над темными ордами в своем королевстве. Арчибальд и сам был расиалистом, но даже ему подобные утверждения казались вздором и ахинеей.
– Временами, Мустафа, – продолжал Далтон, стягивая перчатки, – мне кажется, что ты получаешь удовольствие, когда отправляешь меня в эти бессмысленные путешествия.
Арчибальд почти забыл о втором мужчине, стоявшем беззвучно, словно предмет мебели. Хоть нанять местных для подобной работы становилось все труднее, Мустафа был слугой Далтона. С тех пор как египетский парламент запретил торговлю, мумии стало тяжело добыть. Однако казалось, что Мустафа всегда способен отыскать для Далтона новую наводку – неизменно бесплодную и, как подозревал Арчибальд, очень дорогую.
– Я лишь пытаюсь услужить, мистер Далтон, – ответил Мустафа на спотыкающемся английском, снимая перчатки и пряча их под голубой галабеей[1].
– Каждая наводка за бакшиш. Не лучше лондонской шпаны, догола разденут, если расслабишься, – хмыкнул Далтон.
Мустафа перевел взгляд на Арчибальда, на его полных губах играла едва заметная улыбка.
– Ух ты! – воскликнул Далтон. – Это… тот самый предмет?
Арчибальд подхватил тюк с земли. Ему изрядно пришлось поторговаться, чтобы добыть эту штуку. Он уж точно не позволит ее лапать неуклюжими ручищами.
– Увидишь вместе со всеми, –