кому и захотелось поквитаться с Осли, так это мне, или Кови, или Робертсону. А мы не хотим. Мы просто хотим жить своей жизнью. – Джон умолк, чтобы до Мэтью лучше дошло. – Вот ты все про правосудие болтаешь. Оно, может, и хорошо, вершить правосудие, да только Фемида – она незрячая, верно? Так говорят?
– Примерно.
– То-то и оно. Если я или кто другой даст под присягой показания против Осли, вряд ли тот получит больше, чем старик Грудер. А скорее, и того не получит. Зубы всем заговорит иль откупится, не зря ведь с главным констеблем дружит. Ты сам посуди, Мэтью, что со мной станет, если я всем расскажу, как надо мной измывались? Мне жениться в сентябре! Понравится преподобному Уэйду такой зятек, как думаешь?
– Думаю, они с Констанцией оценят твою храбрость.
– Ха! – Джон едва не расхохотался ему в лицо. Взор его потух. – Нет у меня никакой храбрости.
– Значит, ты решил поставить на этом деле крест? – У Мэтью на лбу и затылке выступила испарина. Джон Файв был последней его надеждой. – Махнуть на все рукой? Окончательно?
– Да, – последовал решительный ответ. – Потому что мне еще пожить хочется, Мэтью. Жаль остальных, но я не могу им помочь. Зато я могу помочь себе. Разве это такой уж страшный грех?
Мэтью оторопел. Он опасался, что Джон Файв ему откажет, и в самом деле исход встречи был изначально предрешен, однако эти слова стали для него большим ударом. Мысли вертушками закрутились в голове. Если нет способа развязать язык давним жертвам Осли и никак нельзя проникнуть в приют, чтобы добыть показания у новых жертв, выходит, директор приюта выиграл и бой, и всю войну. А Мэтью с его твердой верой в силу и справедливость правосудия – пустозвон, медь звенящая и кимвал звучащий. Он приехал в Нью-Йорк из Фаунт-Ройала с одной-единственной целью – спланировать и довести до конца эту битву, а теперь…
– Всем сейчас нелегко, – сказал Джон Файв. – Нам ли с тобой не знать? Да только не нужно в это упираться, надо идти дальше. Если будешь крутить без конца в голове одно и то же, ничего хорошего, поди, не выйдет.
– Да, – зачем-то согласился Мэтью. Собственный голос доносился до него словно издалека.
– Надо тебе найти другую цель в жизни, получше этой, – не без тепла в голосе сказал Джон. – Ту, за которой есть будущее.
– Будущее… – эхом отозвался Мэтью. – А что, пожалуй, ты и прав…
Сам он при этом думал, что предал себя, всех приютских детей и даже память покойного судьи Вудворда предал. В ушах звучал его голос со смертного одра: «Я всегда тобой гордился. Всегда. Я понял это с самого начала. Когда увидел тебя… в сиротском приюте. То, как ты держался. В тебе было нечто… особенное… чему трудно дать определение. Но бесспорно особенное. Ты еще себя проявишь. Где-нибудь. Ты изменишь что-то важное… в чьей-нибудь жизни… просто потому, что ты такой есть».
– Мэтью?
«Я всегда тобой гордился».
– Мэтью?
До него наконец дошло: Джон что-то ему говорит, но что?.. Мэтью усилием воли вернулся в настоящее – вынырнул, подобно пловцу, на поверхность грязного омута.
– Да?..
– Я