на простуду. У меня исключительные физические денные и стабильнейшая психика. Значит, я обречена на долгое свидание.
Это затея старших: свести молодых и не давить на них, всё само наладится. Чем дальше я от «здесь и сейчас» – от скамейки, лаванды и плоской луны – тем охотнее верю в сказанное. Но я – здесь! Теорию кропнуло практикой. Ерзаю по скамейке, цепенею от жути: что, терпеть отныне и навсегда? Этого болтуна или другого. Здесь или в Ганзе…
И пожаловаться некому. Разве – Мари? Но она третьего дня вздыхала по Ларксу аж до отрыва пуговки на кофте. Мари – моя сводная сестра и единственная, кого я числю семьей. Хотя… кроме неё есть как бы старший брат, как бы мама и как бы папа. «Как бы» – потому что в Пуше сберегается технология суррогатного материнства. Это наша глубочайшая тайна, вернее часть её, известная всем. Генный материал, от которого меня «отщипнули» – элитный. Очень старый и сверхстабильный, он заморожен в подземном хранилище, где до сих пор действует созданная предками холодильная установка, и не только она. Хранилище – сплошная тайна: расположение, технологии и алгоритмы работы, накопленные образцы, их состояние.
Не тайна то, что в Пуше поощряют семьи, где растет генный материал «зеро».
Кто я для семьи, я узнала в пять лет, когда попросила у мамы куклу. Я не капризничала, просто в ужасе осознала: мне не дарят ничего внепланового. Мама в ответ сказала: «Хотя ты чужая, я ращу тебя наравне с Мари, будь благодарна. Сын умер, а ты здорова, как зараза». Дословно помню: «Здорова, как зараза»…
Постепенно я стала благодарна и научилась терпеть. Привыкла примечать пружинки жизни города, не самые тайные, но всё же. В Пуше генная стабильность – это, в терминах предков, стартовый капитал. Я с самого начала… как говорилось там, в докроповом мире? Ах, да: я – мамина инвестиция. Я родилась, как и ожидали, бездефектной. Дала семье право переехать из тесных комнатух внешнего дома-лабиринта сюда, в зону комфорта. Я гостила у знакомых на окраине. Там сыро и темно. Окна прищуренные. Стены в трещинах. Зимой сразу и холодно, и душно. А мы впятером занимаем этаж с видом на парк, и теплоснабжение по первому уровню.
– В вашем городе всё убого, – продолжил «жених», и я вздрогнула, отвлекаясь от своих мыслей. Ох же ж, Ларкс открыл новую тему? Ладно, ознакомимся: – Наречия! В Ганзе используют балтик и германику. Здесь – полудикие славь и тартар… или как их там?
Молчу. Молчу же! У Ларкса непристойный для его образования акцент на слави, и он смеет бубнить о дикости мне, хотя я знаю семь наречий, это минимум для города на трассе дальних поездов… Но я молчу. Если взорвусь и выскажу Ларксу все, что думаю, придётся опять трясти шубы, наставник еще с утра предупредил. Вот мухомор замшелый! Если б не моя привычка терпеть и молчать…
В двухстах километрах на север от нас, если верить картам и слухам, есть лесной поселок староверов. Они, вроде бы, еще до кропа звали себя