семьей. Тоже были дворяне, но совсем не такие, каких я видел прежде. Все их имущество состояло из нескольких десятин земли, простых надворных построек, двух лошадей, одной коровы и десятка кур, которых держали ради детей. А главной ценностью, заполнявшей весь небольшой, но уютный дом Ешиных, была старинная фамильная библиотека.
Они тщательно сберегали тысячи томов художественной и научной литературы, хранили полные собрания журналов «Отечественные записки», «Вестник Европы», «Русское богатство», «Русская мысль», «Былое» – всего мне не перечесть. В их семейном архиве я видел позже и читал письмо Л. Н. Толстого боевому товарищу по Крымской войне – майору Петру Ешину, отцу Леонида Петровича. По своему недомыслию не понял ценности реликвии, копию даже не догадался снять, а она где-то погибла.… Но как бы то ни было, прослышав о богатой библиотеке, я однажды преодолел робость, постучался в дом Ешиных и был принят, обласкан, да так и прилепился к этой семье.
Тогда Леониду Петровичу уже перевалило за полвека, но вся его стройная корпулентная фигура дышала энергией и бодростью. Большие серые близорукие глаза в очках излучали неотразимо привлекающий свет. Едва произносил он несколько слов, как новый собеседник оказывался во власти его обаяния. В сущности, этот мелкопоместный дворянин был первым истинным русским интеллигентом, которого мне посчастливилось близко узнать.
Поражала его энциклопедическая эрудиция. Он хорошо был знаком с В. Г. Короленко, Н. Г. Михайловским, П. Л. Лавровым, П. Ф. Якубовичем-Мельшиным, С. Я. Елпатьевским и многими другими известнейшими литераторами, учеными, художниками. По образованию был юрист и, готовясь к адвокатуре, проштудировал речи выдающихся судебных и политических ораторов. Сам блистал красноречием, изумительно декламировал и читал, играл на сцене, мог петь, танцевать, отменно рисовал, писал картины акварелью и маслом.
Как сейчас помню ешинские вечера. Вся семья, дети, гости собираются в садовой беседке. На столе большая лампа под зеленым абажуром. Поблескивают очки хозяина, в круге света появляется книга, наступает хрупкая тишина… Тогда принято было читать книги вслух, и слушатели были совсем не то, что нынешние молчаливые читатели. Переживалось все совместно, сообща, и оттого, мне кажется, особенно сильно. До смерти не забуду, как слушали мы пьесу А. П. Чехова «Дядя Ваня». Когда Леонид Петрович дошел до последнего монолога Сони, то сам задохнулся от слез, и тихо плакали мы все.
Чтение книг в дворянской усадьбе. Автор картины неизвестен. (Источник: открытые источники)
Только в этой семье я понял, для чего на свете писались и пишутся книги. Здесь только начали меня по-настоящему просвещать, очищая мою голову от того мусора, которым набили ее две церковноприходские школы. Постепенно стал я сознавать, что мало «выбиться в люди», добиться чего-то хорошего лишь для одного себя, а надо болеть бедами и обидами всего народа. Открылось мне,