по траве к маленькому озеру, заросшему тиной и мхом, чтобы набрать воды и ей полить саженцы в огороде. Оба наклонились, больно ударились друг о друга висками, а потом, вместо того, чтобы выпрямиться, присели на корточки и начали целоваться. Поднимались уже вместе, почти не отрываясь друг от друга. И было у каждого в груди очень таинственно и тепло. Потом – вечером – опять встретились на этом пруду и опять целовались, а над ними, точно благословляя их любовь, висели белые и крупные звёзды.
Правда же заключалась в том, что бабушка ни на секунду не сомневалась, что, узнав об измене, дедушка тут же возьмёт ружьё и отправит на тот свет её ухажера. И если нужно будет за это сидеть, то будет сидеть, но желанного, своего добьётся. На тот момент «желанным» была она, и она с этим смирилась.
Мать её была крайне рада новоиспечённому зятю; с таким, как ей казалось, дочь не пропадёт! Возможность хоть как-то пристроить одну из четырёх своих дочерей была для неё жизненной необходимостью, прокормить всех было сложно.
Прабабушка моя овдовела ещё во время финской кампании, а сердце её болело об утонувшем четырёхлетнем сыне, поэтому в любовные отношения дочери она не вникала. Случилось это в самом начале войны, но вспоминала об этом прабабушка каждый день своей жизни.
К сожалению, «сто фронтовых» дали себя знать очень скоро! Дедушка достаточно плохо спал ночами, всё время вспоминал о войне. Жёстко пил, когда это ему удавалось. А как напивался, тут же вспоминал бабушке всё, что в трезвом состоянии рассказать ей не мог, в том числе и того мальчика на велосипеде. Сама бабушка прекрасно понимала, что интересовал его куда больше другой вопрос: любит она его или нет? И дедушка, не задавая этого вопроса, понимал, что не любит.
Тем временем родилась одна дочь, за ней – вторая, третья… Работать приходилось много, смены на заводе начинались в восемь утра при шестидневной рабочей неделе. Держали скотину, огород, половину поля для посадки картошки. С каждым годом в дедушке не только не уменьшалась, но как будто разгоралась обида. Несколько лет спустя он начал поколачивать уже не только бабушку, но и своих дочерей, потому что ему казалось, что и они тоже его не любят. И в этом он тоже был прав, потому что весь свой сознательный возраст они с точностью раз в неделю сталкивались с вопросом «Куда бежать?», как только отец их брал в руки табурет и без разбору размахивал им то в одну сторону, то в другую. Часто бабушка собирала их в понедельник по родственникам, вся измученная, с заплаканным, а иногда и покрытым синяками лицом.
На сорок шестом году жизни у дедушки обнаружили рак, и это был первый момент, когда он смог заговорить со своими детьми без ненависти или нападок. На некоторое время вся семья сблизилась. Бабушка в душе своей винила себя, что не смогла дать мужу счастливых дней жизни. В дочерях же проснулось молчавшее до этого чувство родства, и они – то одна, то другая, то третья – сидели у его постели уже