не я.
Никита, достав пачку молока из холодильника, посмотрел на Халису.
Сквозь утренние сумерки можно было разглядеть, что лицо ее покраснело.
– Что не вы, Халиса?
– Тебе сегодня день рождение. Я решила отметить.
Халиса проговорила это с некоторой радостью в голосе. Но страха в интонации присутствовало больше. Она взяла то, что ей нельзя. Точнее нельзя никому из персонала. А такие как Халиса совершенно чувствовали себя чужими в этой стране, и у нее тут же затряслись руки.
– Пойдемте со мной.
Халиса недоверчиво посмотрела на Никиту.
– Не переживайте. Я никому не скажу, что вы брали алкоголь, – он вышел из бара и направился по длинному коридору к лестнице, которая вела в раздевалку.
– Вот возьмите, – Никита достал из своего ящика бутылку красного вина, когда они поднялись наверх, вдвоем.
– Мой муж не разрешает мне пить. Он может избить меня.
– Это ужасно некрасиво с его стороны. Но что если бы вы перестали пить.
Халиса посмотрела преданными черными глазами в глаза Никиты.
– Я не вижу своих детей. Целый день мою посуду и полы.
Никита тяжело вздохнул.
– Но сегодня сам Аллах разрешил, – Халиса лукаво улыбнулась и протянула руки к бутылке вина.
– Это как понимать?
– Ты хороший человек. И у тебя сегодня важный день – день рождения.
– А муж, что скажет?
– Ты для меня, как сын.
– Извините, я слышал, что восточные мужчины ревнуют ко всем подряд.
– Да-а. Но не к тебе.
Никита отдал бутылку вина и вернулся в бар, допивать остывший кофе.
***
Никита выпил холодный американо и, выйдя из-за бара, сел за стойку, со стороны гостя.
Кто-то в зале уже включил свет. Но никого еще не было видно. Странно, но сейчас ужасно не хотелось слышать поздравления в свой адрес. Рукопожатия, удары по спине. Хочется попросту забыть этот день. Ровно четвертак. А на душе скребут кошки, будто уже девяносто. Вроде бы вчера был еще ребенком. Играл в детство.
Хотя детство – в детдоме его почти не было. Колония с послабленными понятиями. Чуть проще, чем зоновская феня, но со своей извилиной. Потом уверенный уход из стен приюта. И страх. Волчьи ощущения ненужности. Оказывается в мегаполисе можно загнуться раньше, чем в интернате. Попросту исчезнуть, как автомобиль на МКАДе. Свернуть на объездную дорогу. И в этом муравейнике никто ничего не заметит.
Годом ранее, вообще казалось, что уже умер. Правда, не в огромной Москве, а в маленькой Швеции.
«На чужой земле живым сошел в могилу. Лежа в холодной яме, тихо на распев подбирал слова и пропихивал в рыхлую землю записку, с просьбой о помощи, но там наверху: последняя грязь отпала от лопаты, ляпнув на небольшой бугорок комком черной золы. И все, отвернувшись, ушли».
Никита не помнил себя таким несчастным, как в тот зимний вечер.
Надравшись виски, он приполз пьяный