меня с устным донесением об обстановке, просьбой перенести ставку поближе к действующей армии и начать, наконец, личные переговоры с Деникиным и Юденичем о совместных действиях. А Унгерну и атаману Сибирского казачьего войска генералу Семенову я должен был передать письма с просьбой поддержать предложения Каппеля. Семенова в Омске не случилось, он был в Чите, а Унгерну я письмо передал. Барон прочитал письмо, и мы сразу направились в штаб. Адмирал Колчак принял меня, внимательно выслушал, докурил трубку и проронил: – Полковник, вы свободны. – И все. Следом к адмиралу зашел Унгерн. Вечерело. Идти мне было некуда, и я решил дождаться барона. Тот вышел через полчаса и был явно не в себе. Увидел меня, спросил где я остановился, получил ответ, что нигде, подумал и сказал: – Прошу принять приглашение. У меня апартаменты в «Империи». Места хватит. – За ужином говорили обо всем. Барон возвышенно и убежденно говорил о концепции создания на обломках Российской Империи Срединной Империи. С территорией от Индийского до Северного Ледовитого океана. От Уральских гор до Японских островов. Звучало это весьма увлекательно, фантазийно и смело.
Помню, барон страшно ругал императора Николая II за то, что тот по своей тупости ввязался в спровоцированную американскими евреями ненужную ни Империи, ни русскому народу войну с Германией. Барон возмущался, мол, каким нужно было быть идиотом, чтобы клюнуть на лживое обещание стран Антанты передать после войны России проливы Босфор и Дарданеллы. И каким нужно быть недалеким человеком, чтобы не понимать, что владение этими проливами в век дредноутов, подводных лодок и аэропланов не дает России ничего ни в военном, ни в экономическом отношении. Каким надо быть бездарем, чтобы так бесславно и бездарно положить на германском фронте сотни тысяч лучших голов, довести Империю до ручки и тем вызвать на историческую арену большевистских бестий. Каким нужно быть слабовольным, никчемным и трусливым человеком, чтобы в военное время отречься от Престола и бросить Империю на растерзание.
Право, говорил барон, лучше бы те сотни тысяч – разорванные в клочья снарядами, полегшие под пулеметами и сгнившие в провонявших смертью окопах – он, бездарь и сволочь, переселил как ему советовал Столыпин, в Сибирь. Барон тогда разложил прямо на полу карту Забайкалья и говорил, смотри, сколько земли, какая сеть рек. Какая красота! Река Ингода! Красивейшие ущелья! Прелесть! Климат, конечно, не простой. Но триста солнечных дней в году! И есть все! И железо, и свинец, и золото, и уголь, и лес. Людей мало! Что такое сто пятьдесят тысяч на такую территорию? Мелочь. – В тот вечер мы крепко выпили. Но мыслил барон трезво, и я запомнил слова, сказанные им с горечью и болью: «Влияние изощренной жидовско-большевистской пропаганды в армии растет, а авторитет Колчака как командующего стремительно падает. Сидит Колчак в Омске как Кощей и чахнет над златом. (в Омске в то время находилась большая часть золотого запаса Российской Империи. Прим.