к вопросу серьёзно.
– Да, Баба. Именно так. Менять записи в кенкарте.
В его голосе не читалось иронии.
Он поднялся.
– Надо выходить.
Некоторое время мы собирались, толкаясь в тесном пространстве, натягивали верхние части костюмов, прилаживали дыхательные системы. Первым справился Фил – он как-то с первого дня приноровился к костюму, как ко второй коже. Иногда я думал, что, когда мы вернёмся на юг, Фил по-прежнему будет ходить в костюме – просто потому что ему в нём комфортно независимо от внешних обстоятельств.
«Барт, слышишь меня?» – спросил Близнец.
«Да».
«Ты не боишься?»
«Чего?»
«Его. Не в смысле, что он ошибся. А в смысле, что он прав».
Близнец тоже это чувствовал. Думаю, все это чувствовали, даже Баба. Мы не боялись смерти. За плечами у нас были тюремные камеры и даже смертные приговоры, разбитые сердца и сломанные жизни, наши руки были в крови и грязи. Такие, как мы, ничего не боятся, потому что ничего не имеют. Человек боится только потерять – себя, родных, имущество. А если ты стоишь у последней черты, страх уходит.
Мы боялись, что Проводник прав. Что где-то там, за бураном и бесконечным белым, теплится надежда на что-то новое. Мы боялись обрести то, из-за чего снова станем бояться потерь.
Один за другим мы выходили из палатки. Проводник по обыкновению был последним. Братья начали сворачивать лагерь – они действовали как единое целое, как правая и левая рука, чувствуя намерения друг друга. Спальные места мы убрали раньше – ещё до того, как забрались в столовую, чтобы дождаться дня. Если это можно назвать днём.
Наконец мы выстроились в колонну. Обычно свёрнутую столовую несли двое, подобно носилкам, но сегодня её взгромоздили на спину Бабы. Он сам вызвался – не знаю почему. Но мне стало хуже – огромная масса столовой маячила у меня перед самым носом и постоянно норовила задеть меня, столкнуть с тропы. Баба и без того был довольно неуклюж, теперь же его неуклюжесть представляла настоящую опасность. По меньшей мере, мне так казалось.
Через полчаса мерной ходьбы Проводник сказал:
«Справа».
Да, он был тут – ещё один стеклянный человек. Стоял в красивой позе, подобно памятнику, вытянув руку вперёд по направлению движения.
«Указатель?» – спросил кто-то.
«Да. Они уходят в зиму. Строят вокруг себя что-то вроде снежного постамента, который удерживает их в определённой позе. Наступает ночь. Они замерзают, становятся Стеклом, а снег позже сметает ветром».
Присмотревшись, я понял, что положение стеклянного человека неестественно. Его указывающая в белое рука лежала на невидимой подпорке, а палец был чуть согнут, то есть он тоже некогда покоился на снежном ложе, разрушенном дневными ветрами. Человек стоял на полусогнутых – без подпорки вы так долго не простоите, устанут мышцы.
«Это не самоубийство, а необходимость. Без них нельзя пройти дальше. Они тщательно рассчитывают место смерти, чтобы служить ориентирами другим и не перекрывать зону действия другого ориентира».
«Как они чувствуют, что надо уходить?»
«Ты тоже это почувствуешь».
Даже