тут есть над чем мозги поломать.
– Это уж точно. Но у меня бюллетень не закрыт, я еще болен.
– А тебе что, открывая бюллетень, мозги отключают? Я ведь тебе не работать, а думать пока велю!
– С вашего разрешения, товарищ генерал, я не хотел бы думать об этой истории…
Шарапов поднял очки на лоб, внимательно посмотрел на меня, медленно произнес:
– Не понял…
Я поерзал на стуле, потом собрался с духом:
– Ну как же не понимаете? Вы поручаете мне расследование по делу моего товарища…
– А ты что, знаешь Позднякова?
– Да нет, не знаю, сегодня первый раз его фамилию услышал. Но это не имеет значения: мы с ним все равно, так сказать, товарищи.
Генерал уселся поудобнее, сдвинул очки обратно на нос, прищурившись, внимательно посмотрел на меня:
– Говори, говори… Красиво излагаешь…
– А чего говорить? Вы же знаете, я никогда от дел не отказываюсь. Но там я жуликов на чистую воду вывожу, а тут мне надо будет устанавливать, не жулик ли мой коллега. И мне как-то не по себе…
Шарапов невыразительно, без интонации спросил:
– А отчего же тебе не по себе?
– Ну как отчего? Вы же знаете, что зелье это не только монаси приемлют! Скорее всего, выяснится, что Поздняков безо всякой отравы – по жаре-то такой – принял стопку-другую с пивцом и сомлел, а пистолет просто потерял. Позднякова – под суд, Тихонову – благодарность и репутацию соответствующую…
Шарапов покачал головой, благодушно сказал:
– Хороший ты человек, Тихонов. Во-первых, добрый: понимаешь, что со всяким в жизни может такое случиться. Во-вторых, порядочный: не хочешь своими руками товарища под суд отдавать. И конечно, бескорыстный: сам ты орден получил недавно, теперь другим хочешь дать отличиться. Ну а то, что Поздняков сейчас по уши в дерьме завяз, так ведь не ты его туда загнал. Ты вообще о нем раньше не слыхал. Неясно только, сам он попал в дерьмо или его туда, не добив до смерти, бросили. Но это уж подробности. Стоит ли из-за этого трудиться, рисковать репутацией хорошего парня и верного товарища? Лучше пусть Поздняков сам урок извлечет, на стадион больше не ходит…
– Вас послушать, так это меня надо под суд отдать.
– Под суд я тебя не стал бы отдавать, поскольку и мне пришлось бы сесть на скамейку рядом. Потому что и я грешен, обо всем таком думал, о чем ты мне тут застенчиво лепетал. И должен тебе сказать, что мыслишки у нас с тобой весьма поганенькие…
– Почему?
– Потому что, если бы ты знал, что Поздняков говорит правду, ты бы с удовольствием занялся этим делом. А боишься ты, что Поздняков врет!
– Допустим.
– Тут и допускать нечего – все ясно. Боишься ты обмараться в этой истории и предпочел бы, чтобы это на мою долю досталось. Кадровики как-нибудь разберутся, я приму решение, а ты Позднякова раньше не знал и впредь не узнаешь… Правильно я говорю?
– Ну, вроде…
– Вот-вот. Только не учитываешь ты, что и я больше всего боюсь: Поздняков мог правды не сказать и начал выпутываться с помощью этой легенды; и оставить для себя хоть тень сомнения в подобном деле я не могу…
– А пролить свет на эту тень должен я?
– Да.