Только побуждаемые сильною корыстию жиды, армяне и татары осмеливались жить и торговать в предместье, потому что запорожцы никогда не любили торговаться, а сколько рука вынула из кармана денег, столько и платили. Впрочем, участь этих корыстолюбивых торгашей была очень жалка. Они были похожи на тех, которые селились у подошвы Везувия, потому что, как только у запорожцев не ставало денег, то удалые разбивали их лавочки и брали всегда даром. Такова была та Сеча, имевшая столько приманок для молодых людей.
Остап и Андрий кинулись со всею пылкостию юношей в это разгульное море. Они скоро позабыли и юность, и бурсу, и дом отцовский, и все, что тайно волнует еще свежую душу. Они гуляли, братались с беззаботными бездомовниками и, казалось, не желали никакого изменения такой жизни.
Между тем Тарас Бульба начинал думать о том, как бы скорее затеять какое-нибудь дело: он не мог долго оставаться в недеятельности.
– Что, кошевой, – сказал он раз, пришедши к атаману, – может быть, пора бы погулять запорожцам?
– Негде погулять, – отвечал кошевой, вынувши изо рта маленькую трубку и сплюнув в сторону.
– Как негде? Можно пойти в Турещину или на Татарву.
– Не можно ни в Турещину, ни в Татарву, – отвечал кошевой, взявши опять в рот трубку.
– Как не можно?
– Так. Мы обещали султану мир.
– Да он ведь бусурмен: и Бог и Священное Писание велит бить бусурменов.
– Не имеем права. Если б мы не клялись нашею верою, то, может быть, как-нибудь еще и можно было.
– Как же это, кошевой? Как же ты говоришь, что права не имеем? Вот у меня два сына, молодые люди, – им нужно приучиться и узнать, что такое война, а ты говоришь, что запорожцам не нужно на войну идти.
– Что ж делать? – отвечал кошевой с таким же хладнокровием, – нужно подождать.
Но этим Бульба не был доволен. Он собрал кое-каких старшин и куренных атаманов и задал им пирушку на всю ночь. Загулявшись до последнего разгула, они вместе отправились на площадь, где обыкновенно собиралась рада и стояли привязанные к столбу литавры[45], в которые обыкновенно били сбор на раду. Не нашедши палок, хранившихся всегда у довбиша[46], они схватили по полену и начали колотить в них. На бой прежде всего прибежал довбиш, высокий человек, с одним только глазом, несмотря на то, страшно заспанным.
– Кто смеет бить в литавры? – закричал он.
– Молчи! возьми свои палки, да и колоти, когда тебе велят! – отвечали подгулявшие старшины.
Довбиш вынул тотчас из кармана палки, которые он взял с собою, очень хорошо зная окончание подобных происшествий. Литавры грянули, – и скоро на площадь, как шмели, начали собираться черные кучи запорожцев.
За кошевым отправились несколько человек и привели его на площадь.
– Не бойся ничего! – сказали вышедшие к нему навстречу старшины. – Говори миру речь, когда хочешь, чтобы не было худого, говори речь об том, чтобы идти запорожцам на войну против бусурманов.
Кошевой, увидевши, что дело не на шутку, вышел на середину площади,