посреди улицы памятником неуместности. Словно назло ему, крепла весна, и вокруг бесстыже обнимались все, кроме Курта. Уплывая из реальности, длинно целовались за столиками кафе; схваченные желанием, припадали по двое к стенам домов. Вечером, бродя вдоль канала, он увидел беззвучный танец в желтом квадрате окна. Мужчина и женщина занимались друг другом с привычной нежностью, не удосужившись задернуть занавески.
Курт, не торгуясь, продал родительский дом со всей утварью, перевезя к себе только книги и в приступе внезапного гнева разбив фарфоровую грудастую пастушку, обнаруженную в материнской горке: пастушка, волосы в пучок, целовалась с высоким стройным пастушком. Б-б-блядь!..
Став немножко богатым, Курт повадился играть в то-то уже не по маленькой, а по средненькой, а на выходные начал на стадион. На стадионе было весело; когда «Фейеноорд» выигрывал, даже хотелось жить…
Но матч кончался, хмельная пена оседала, и надо было куда-то идти. Разговаривать с трюмо он больше не мог, а друзей у него так не завелось – никто по-прежнему не хотел брать его в свои игры. Несколько раз, когда тоска начинала идти горлом, он чуть было не позвонил Вере. Даже и позвонил однажды – уже набрал номер, но на грани гудка задавил трубку, как мышь.
Она позвонила сама – в начале июля.
– Здравствуйте, Курт.
Сердце его бухнуло и отозвалось сладким нытьем в животе. Он задохнулся попыткой ответа, но она его пощадила и продолжила, как ни в чем не бывало:
– Вы не звоните, вот я и решила позвонить сама. Нельзя терять старых друзей, правда?
Она была весела – как-то уж чересчур весела, и он догадался, что никакого шатена больше нет, и снова задохнулся – уже от надежды. Курт предложил встретиться, и Вера легко согласилась.
Как же она была хороша – вся такая летняя, в легком бежевом платье с брошью! И волосы собраны в пучок, как тогда, на концерте, и глаза блестят каким-то незнакомым блеском. Вера говорила обо всем и ни о чем, спрашивала и понимающим кивком угадывала его спотыкучие ответы. Узнав о смерти матери, сказала: «Бедный Курт», – положила руку на рукав, погладила обшлаг.
И он тоже спросил, приступая к главному:
– Как вы?
– Я? – Вера улыбнулась. – Я хорошо.
– А-а…
Она торопливо накрыла его вопрос:
– Все хорошо, Курт.
И вдруг глаза ее в секунду заполнились слезами, и одна стремительно скатилась по щеке.
– Простите…
Она запрокинула голову и, нащупав в сумочке салфетку, промокнула глаз. И улыбнулась.
– Видите, как я раскисла.
– Ве… э-э… ра, – сказал он.
Она снова погладила его по рукаву.
– Я знаю, вы ко мне хорошо относитесь.
– Д… да.
– Ну вот и славно. Возьмите мне вина.
Курт взял по-гусарски бутылку бордо и сырную тарелку с орехами и виноградом – и через несколько минут уже плыл в потоке чужого сюжета.
Шатен оказался полноценным негодяем, и добродетель Курта воссияла рядом