десятки тысяч мигрантов. Ты ничем не хуже.
Ширин ничего не ответила – только опустила глаза.
Мороз здорово щипал нам лица. Каким-то непонятным образом снег набился мне в левый ботинок, промочив носок и ногу. Но мы упорно шарили по лесопарку – точно клад искали; забирались в самые потаенные уголки. Нас не тянуло в уют жарко натопленной квартиры – будто там нас ждало дурное известие. Хотя такое известие мы уже получили – утром от Бахрома.
Тропинка вывела нас к пруду – несмотря на зиму не скованному льдом. Как и летом, в водоеме плавали, резвились, гоготали утки. Яркие зеленоголовые селезни и светло-коричневые самки. Пернатые то ныряли, то взмывали в воздух; из-под хлопающих крыльев летели тучи брызг. Я глядел на утиные забавы, как околдованный. Меня отчего-то волновал вопрос: чем кормятся утки сейчас – скудной зимой?.. Неужели обходятся хлебными крошками, которые кидают водоплавающей братии посетители лесопарка?.. Какое бремя забот мы тогда бы сбросили!.. Уткам не надо продлевать визу и искать работу. Никто не объявит селезня дееспособным. Весь мир для утки заключен в родной стае и грязноватом пруду, в котором можно вдоволь плескаться. Или если пожелаешь – слетай на юг, не оформляя загранпаспорт.
Стань я селезнем, я бы был очень боевой и ревнивый. Поднимая крылья и вытягивая шею, отгонял бы посторонних самцов прочь от Ширин, которая была бы изящной красивой самочкой.
– Они милые, правда?.. – имея в виду уток, спросила моя девочка. Она теснее ко мне прижалась.
Я подумал: наверное, ей пришли в голову фантазии насчет уток, подобные моим. Мы чувствуем и размышляем в унисон – поскольку любим друг друга.
Уже сгущалась серая мгла, размывающая очертания деревьев. Мороз крепчал, наши лица совсем задубели. Колючий холод лез под одежду. У меня капало из носу. Господи, не хватало только заболеть. Невозможно было вечно прятаться в лесопарке от себя и своих невзгод. Не пора ли потихоньку притопать домой, поужинать и лечь спать?.. Когда мы вышли на центральную аллею, на столбах уже горели оранжевые огни фонарей.
Мы переглянулись. И сразу, как по команде, обреченно склонили головы. Сейчас-то мы точно думали об одном. О том, что Бахром так и не позвонил.
Ограда лесопарка осталась позади. Мы шли по стиснутой многоквартирными домами улице. Первые этажи были выделены под магазинчики; вывески с электронной подсветкой так и сверкали в еще не полной, подкрадывающейся, как кошка, темноте. Несмотря на поздний час, попадались прохожие. Если мы обгоняли бабку, волочащую сумку-тележку или подростка с плеером – я весь съеживался, вжимал голову в плечи. Я не хотел, чтобы кто-нибудь из проходящих заметил, как нам тоскливо. Мне казалось: люди едко ухмыляются нам вслед. И думают лишь об одном: как бы плюнуть нам в спины. Видимо, давала о себе знать психическая болезнь, о которой я за последние дни почти забыл.
Ширин было так же неуютно, как и мне. Она намертво переплела свои пальцы с моими. Будто боялась: налетит ураган и оторвет меня от нее. Свободной рукой моя девочка держала телефон. Время от времени