и укромные уголки… Что дочь султана и ее доверенная служанка могут безошибочно знать пути ночной стражи и время каждого из обходов… что эти девушки давно подружились со всеми сторожевыми собаками, которых можно прикормить, а мимо тех, которых не получалось задобрить, научились проходить незамеченными…
Ничего подобного дворец и представить себе не мог.
2. Осколки трех зеркал
Хюррем-хасеки лениво смотрелась в зеркало. Делать это ей не хотелось, но привычка, отработанная долгими одинокими вечерами, въелась в плоть и кровь, диктовала, как надо жить, чтобы выжить.
Годы не красят женщину. Это правило не знает исключений, и ты тоже подвластна старению, а значит, пренебрегать притираниями и косметикой не следует. Никогда. Даже сидя в одиночестве и перебирая воспоминания и печали, будто бусины недавно подаренного султаном жемчужного ожерелья.
И тем более не стоит этого делать здесь, в гареме, где каждая первая с удовольствием подсыплет тебе яду в шербет и плеснет в лицо кислотой. Ты возвела минарет любви на песке, маленькая роксоланка, хотела ты или нет, но сделала это: долго трудилась, выбиваясь с самого низа проклятой гаремной иерархии, – так пожинай теперь плоды. Следи за своим минаретом, оберегай его, подбрасывай песок к основанию, иначе земля однажды уйдет у тебя из-под ног и очередная красивая мерзавка, улыбнувшись султану, перечеркнет будущее твое и твоих детей.
Впрочем, рано или поздно земля все равно уйдет из-под ног.
Хюррем приучала себя к этому знанию, готовилась, училась не бояться. Слишком многие проиграли бой еще до начала сражения, поддавшись недостойной панике. Так говорил Доку-ага, но Хюррем знала это и до него: догадывалась, сопоставляла факты, анализировала… Ум – тоже оружие, и, как любой другой клинок, его надо регулярно тренировать. Ум и тело, женское оружие, уместное там, где бессильны ятаганы.
Нанести сурьму на глаза. Слишком уж они в последнее время краснеют.
Да, рано или поздно она все потеряет, это предрешено, и беспокоиться тут, собственно говоря, не о чем. Но дети… Дети у нее пока еще есть.
Живые дети.
Женщина издала стон, куда больше похожий на рычание. Будь проклята Махидевран, успевшая раньше ее! Будь проклят шахзаде Мустафа! Ну что ему стоило подохнуть от оспы, как его старшие братья? Стольких бы проблем избежали…
Но Мустафа жив. Жив и любим народом, этим безмозглым бараньим стадом, и янычарами, обычно готовыми на все ради казана плова, но вот в этом случае проявляющими гонор. Любим, в отличие от ее собственных детей.
А еще… еще есть эта девочка.
Хюррем избегала в равной степени называть свою вторую дочь и Орысей, и Разией. «Эта девочка», «этот ребенок»… Вторая дочь всегда казалась ненужной, опасной, подвергающей риску и саму Хюррем-хасеки, и остальных детей, – гнев Сулеймана не знает границ, а Мустафа и его матушка рады будут подлить масла в огонь. Разию следовало бы убить сразу после рождения, слишком явным было сходство родимых пятен