дачи раздался нервный гудок, словно грузовик уже ждал давным-давно. И сразу гуднул еще раз, хрипло и натужно.
– Как будто я у калитки должна стоять и дежурить! Или у меня крылья есть, чтобы мгновенно прилететь? Что за люди пошли нетерпеливые! Выйди из машины, подыши дачным воздухом, полюбуйся на природу, пока ждешь, что откроют, – ворчала Лида, торопясь к воротам.
Ворота, как назло, сразу не поддались, щеколда разбухла от дождя и заела.
– Ну сейчас, сейчас, видите, я пришла уже! Прекратите наконец бибикать! Что за спешка, ей-богу! – Лидка суетилась у ворот, раскачивая створки, чтобы они наконец распахнулись. Водитель заткнулся, увидев, что ворота ходят ходуном. Но нет, заходили, но не поддались. Лидка открыла калитку и позвала мужика внутрь:
– Пойдите помогите лучше, застряло.
Мужичок спрыгнул с подножки и, похрустывая коленками и остервенело вороша лысину, охотно вошел в калитку. Щеколда действительно разбухла, воротину перекосило, и ее пришлось немного приподнять, чтобы открыть. И вот наконец грузовичок въехал на участок. Водитель скрипнул тормозами, выскочил, откинул задний борт и принялся разгружать «дрова». Прибежал, насколько позволяла скорость, и Севка, Лидин друг еще с юности, который всю свою молодую жизнь проносил ее на руках по сцене – они ж служили в балете, – а потом, когда жизнь повернулась к нему боком, решил бросить Москву и уехать в деревню. Вот Лидка свою «деревню» и предложила. А что, жить на воздухе, благо есть сторожка, работать на участке в свое удовольствие, еще и зарплату к пенсии получать – поди плохо? Севка долго артачился, не любил связываться со своими, но Лидка победила. Она всегда побеждала.
Подошли и Алена с Робертом помочь с разгрузкой. Катька осталась рядом с коляской – сестра могла проснуться с минуты на минуту.
Разгружали недолго, расставляя «дрова» на площадке. С водителем рассчитались и закрыли за ним ворота.
Мебель из старинного красного дерева – гарнитур, как называла его Алена, – благородно и тускло поблескивала на солнце. Кресла с просиженными сиденьями пузатились, выгибая свои ручки, стулья – а их было не меньше десяти – немного отличались друг от друга резьбой декора и хоть были все от одной мамы, но явно от разных пап. Часть сидений была сложена отдельно стопкой на траве, а солидные остовы, стоящие в ряд, хоть и вытачивались из красного дерева, но выглядели как толчки в общественном туалете, зияя пустотой. Два массивных дивана: один махонький, на две худые задницы, другой обширный, на поспать вытянувшись, – соревновались в игре рисунка, то есть пламени красного дерева на спинках. По пламени можно было судить об их характерах. На первом, камерном диванчике и рисунок пламени был робким и незрелым, немного мутным и очень скромным, с несколькими белесыми пятнами и потертостями, но цвета вполне достойного и приятного глазу. Другой же, громадный и основательный, хвастался чудесной блестящей спинкой, старающейся анатомически повторить все