кои я часто рассматриваю, он всегда оказывался тринадцатым в заднем ряду, причем никто его туда специально не ставил, а так уж получалось само собой. Позднее, когда принц служил в королевском полку, на стрельбах и скачках ему непременно выпадал тринадцатый номер. Ну и так далее… не буду развивать эту тему, но очевидно, что проклятая цифра въелась в нежную кожу принца как клещ.
И это служило явным признаком того, что своей очереди на право занять трон ему никогда не дождаться. Соответственно и Данае не суждено когда-либо унаследовать почетный титул королевы-матери.
Ну, если не власть, так любовь. Во всяком случае, вся мировая литература подсказывает такой вывод, и прежде всего «Повесть о блистательном принце Гэндзи» фрейлины Мурасаки. Ее герой, лишенный законного права стать наследником императора, искал утешения в любовных приключениях, бесчисленных романах, придворных празднествах и увеселениях. О, это упоительное чтение! – готов я воскликнуть и тем самым выдать себя, ибо читатель, наверное, уже догадался, что по должности я королевский библиотекарь и августейшие особы – в зависимости от настроения – посылают меня за разными книгами: от фривольной «Манон Леско» до «Замогильных записок».
Однако и в любви принц Сальвадор не слишком преуспел, поскольку… он был не Гэндзи. Кроме того, он пошел не в мать, а в отца: как и он, играл на кларнете военные марши и бойкие кадрили, обожал муштру и с детства любил перед зеркалом примеривать эполеты. Мать, великую демократку, чей аристократизм не заглушил в ней любви к народу… и даже больше скажу: к простонародью и сочувствия к больным и калекам, муштра и военные марши заставляли слегка поморщиться. Только слегка, поскольку сыну она бы все простила, но ее отталкивало от Сальвадора то, что он был ужасно некрасив. Впрочем, и это еще полбеды, но своей некрасивостью он был слишком похож на отца, во всяком случае ребенком: такой же рыжий, с вытянутым лицом, приплюснутым носом и удлиненными мочками ушей, как у Будды, хотя это не свидетельствовало о его мудрости и прозорливости, а, наоборот, придавало лицу нечто от деревенского идиота.
И Даная, великая демократка, обнимавшая и ласкавшая больных детей, не опасаясь заразиться оспой и проказой, взяла на себя грех: отвернулась от румяного и здорового сына. Доходило до того, что мальчик со слезами стучался к ней в комнату, наотмашь лупил ладонями по запертой двери, а она затыкала уши и не открывала. Или же, открыв на минуту, отсылала его к нянькам и гувернанткам.
Для маленького Сальвадора это стало ужасной трагедией: он, рвавшийся к матери, обожавший и боготворивший ее, встречал со стороны Данаи холод, смешанный с насмешливой брезгливостью и неприязнью. Он не мог понять, в чем причина такого отношения матери. Старался ей угодить, не шалить, не буянить, быть послушным пай-мальчиком, всем кланяться и шаркать ножкой, но это не просто ухудшало ее отношение, но все окончательно портило. Я помню, как он прибегал ко мне, забирался по стремянке на верхнюю галерею с книжными полками и там сидел,