хотел ещё добавить о депиляции и других ужасах современной косметики, когда в зеркале заднего вида отражается насмешливый взгляд Геннадия.
Ага, ребята развлекаются, ну и пусть их.
Устали за дорогу, вот и стараются повеселиться. Со скрипом опускается мутноватое стекло, и я выбрасываю щепку из машины.
– Эй, а куда вы нас завезли? – я только сейчас обращаю внимание на то, что мы съехали с трассы и пробираемся по проселочной дороге.
– Тут ближе на сорок километров, срежем и быстрее окажемся дома, – отвечает Геннадий.
Тетя Маша молчит, смотрит в окно на вспаханную землю, на далекую линию леса на горизонте. Кругом раскинулось светло-салатовое море всходов.
– Пшеницу посеяли, по осени приглашали на уборку, – поясняет Владимир.
– Дело хорошее, – соглашается тетя Маша, – хлеб, что руками своими сотворен, завсегда вкуснее покупного.
– Вы прямо один в один слова Ивана Сидоровича повторили, – цокает языком Геннадий.
– Умным людям и мысли похожие в головы приходят, а глупым всё бы только маникюром заниматься, – показывает язык охотница.
Парни дружно хохочут. Дорога змейкой уходит в светлый перелесок.
– Да хватит вам, я всё понял. Буду как настоящий мужчина: вонюч, волосат и могуч, – отвечаю я на выпад тети Маши.
– Ну, и хорошо. А то смотришь на нынешнюю молодежь и не поймешь, кто идет – или девка или парень. Раньше взглянешь и видишь рюмку, если на ножке, то парень, если перевернутая, то девчонка, а теперь что? Худосочные студентики, у которых спустя пять-шесть лет вырастает пузо, причем как у юношей, так и у девушек. Хотя и есть те, кто не запускает себя, и радует то, что таких становится всё больше, – ворчит охотница.
– Ну, мы-то не такие, – приосанивается Геннадий.
– Были бы в городе, стали бы такими же, а пока боретесь с невзгодами, да Сидорыч вас гоняет, то и нет на вас жира. Город расслабляет, вместо того, чтобы по лестнице подниматься да сердце укреплять – на лифтах катаются. С работы на работу на машинах, да на автобусах, а нет бы пешком прогуляться. Время экономят, чтобы хватило перед телевизором поваляться, – тетя смотрит на ребят, а те смущаются, словно в чем-то виноваты.
Машина переваливается с боку на бок, окна гладят ветви берез, шелестят лапы елей. Пение птиц понемногу смолкает, небо становится похоже на голландский сыр, солнышко собирается уходить на покой. Из-под колес выпрыгивают зайцы. Я вижу, как под кустом орешника мелькает рыжий хвост. Перед стеклом пролетают пугливые птахи. Нас полчаса преследует сорока, что перелетает с ветки на ветку и осматривает чудного зверя на колесах.
Сумерки ложатся на деревья медленно и аккуратно, словно Всевышний смотрит телевизор и делает яркость поменьше, а заодно снижает контрастность с красками. Фары освещают деревья и кусты, причудливые тени скачут по стволам – черные призраки устраивают веселый хоровод. Машина съезжает с накатанной дороги на еле видную стежку. Мы протискиваемся между колоннами сосен, ныряем в заросли терновника, рассекаем папоротниковое море.
– Вы