доставили его в ближайшее отделение милиции, где и состоялась дружеская беседа на предмет выяснения личности подозреваемого.
Со слезами на глазах сержант Дурдела Н. Б. и дежурный по участку л-т Капец Б. Б. умоляли гражданина вести себя прилично и раздать дежурному наряду свои фото с дарственной надписью, но в ответ услышали националистические лозунги и оскорбления типа «рабы, подстилки, грязь Москвы» и тому подобное, включая нецензурные матюки.
В процесс допроса грубо вмешалось лицо еврейской национальности и стало требовать освобождения задержанного хулигана, заявив, что подозреваемый является ожившим памятником нашему любимому Кобзарю и мы не имеем права топтать казенными ботинками национальные святыни. В ответ мы вежливо попросили лицо израильской наружности не вмешиваться в наши внутренние украинские дела и всем отделением выставили его за порог, а затем продолжили беседу с человеком, похожим на памятник.
Обращаю Ваше внимание, что рваная рана на лбу и разбитая губа у товарища, нагло присвоившего себе полную фамилию Тараса Григорьевича Шевченко, появились в результате его добровольного падения с высоты своего роста на каменный пол 24-го отделения милиции.
30
3 марта 2014 года
Два дня не раскрывал тетрадь, ибо потрясение, которое довелось испытать, описать беспристрастно невозможно. И дело не только в совершенно разбитой физиономии, хотя глаз заплыл основательно, а из пищи могу принимать лишь чай да хлебать манную кашу, поскольку мешает опухшая губа. Болит душа! Болит куда горше, нежели лицо и почки, которые сатрапы обработали своими дубинками. О, светлой памяти граф Бенкендорф! О, милейший генерал Дубельт! О, добрейшие жандармы, конвоиры и палачи царской России! С огромным запозданием приношу свое раскаяние, что грешил на вас, обзывал всяческими непотребными словами, изливал на вас всевозможные проклятия! Какими нелепыми и смешными кажутся мне мои претензии к надзирателям Петропавловской крепости, куда меня угораздило попасть на время следствия по делу Кирилло-Мефодиевского братства! Конечно, порой те надзиратели всячески притесняли нас, не желая без мзды бегать в кабак за штофом для несчастных арестантов, они с видимым недовольством и даже с обидными для узника словами брали для передачи на волю письма и ходатайства, а за понюшку табака и вовсе приходилось унижаться, развлекая стражников чтением стихов. Но чтобы ни за что ни про что заехать человеку в морду, избивать его ногами, дубинками и даже табуреткой – такого не припомню ни я, ни те, кто прошел царские застенки! И за что?! За то, что, узрев в современных жандармах простых деревенских хлопцев, моих, можно сказать, единоверцев и одноплеменников с милыми украинскими фамилиями – Дурдела и Задавысвичка, попросил поговорить со мной на близком сердцу наречии? За это в морду?! О, презренные хохлы, забывшие могилы пращуров! Ничтожные рабы, лакеи, пытающиеся говорить