это к чему? – осторожно спросил Игорь.
– А к тому, что, помимо глаз, тебе еще и мозги вручены. Чтоб думать и выводы делать. Лучше правильные.
– Какие же здесь выводы?.. Гады они, твои серебряные орлы… – Игорь очень старался быть бесстрастным, но не сдержался, выдал себя – злость прорвалась, и Пеликан ее заметил.
– Во-первых, не мои они, я-то себя орлом не считаю, именем другой птицы зовусь. А мыслишь верно: гады. И не потому, что петуха жалко. Он один в деревне погоды не сделает, хотя, может, для ребятишек здешних петуха того лучше б сварить. Но поскольку у нас с тобой птичий разговор завелся, то я об орлах спрошу. Не высоко ль они залетели?
Состояние у Игоря сейчас – прямо в драку бросайся. Вывел его из долготерпения Пеликан своими подковырками, вывел тем, что сам дурачком представляется и Игоря таковым держать хочет. А черт с ней, с конспирацией, с легендой затруханной, сил нет ахинею слушать!
– Вот что, Григорий Львович, – так и назвал вопреки просьбам, – хочешь знать, что я об орлах думаю? Пожалуйста. Отлетались они, недолго осталось. За что они сражаются? За белую идею? Нет такой идеи! Они Русь отстаивают, отвоевывают. А от кого? От краснопузой сволочи? Так краснопузая сволочь – Русь и есть. Уж какая-никакая, иной нет. Значит, не за Русь, не за идею они воюют, а за себя, за свои права и привилегии. И не понимают, что безнадега это… – В запальчивости употребил школьное слово, любимое слово Валерки Пащенко.
А Пеликан послушал, головой покивал и спросил:
– Все они?
Старая школьная шутка, Игорь ее не раз применял. Когда кто-нибудь соловьем зальется, начнет трепаться, то прервать его бессмысленным вопросом, к делу не относящимся, и тот сразу же запнется, недоумевая, начнет выяснять суть вопроса.
Так и Игорь затормозил на полном скаку.
– Кто «все»?
А вопрос, оказывается, был со смыслом. Пеликан пояснил:
– Все поголовно за привилегии сражаются? И солдатики?
Игорь сообразил, что зарвался. В самом деле. Какие у солдат, то есть бывших крестьян, привилегии?..
– Ну-у, солдаты в большинстве своем мобилизованы.
– То-то и оно. А ведь воюют. И неплохо воюют, как и все делают, за что русский мужик берется.
– Одурманены пропагандой.
– А что ж они красной пропагандой не одурманены? Или неубедительна? Казалось бы, куда там: мир, земля, воля, хлеб – все ваше, берите, распоряжайтесь! Они же, распропагандированные, за своих бывших хозяев бьются, жизни кладут. Тут, браток, не так все просто, как кажется… А думаешь ты верно, хотя и сыроват, сыроват. Ну, это наживное… Так что не греши на свои глаза. Они у тебя в нужном направлении смотрят. – Встал, потянулся с хрустом и в доме скрылся.
А Игорь остался во дворе. Пошел к баньке и сел там на завалинку. Стыдно ему было. А еще историком собрался стать, косноязычный! Не сумел объяснить Пеликану даже не смысл белого движения – смысл-то на поверхности лежит, – а достаточную пока жизнеспособность его. Восемнадцатый год на дворе. До Москвы и Петрограда – версты немереные. Деревни – одна другой глуше, бедность изо всех дыр прет. Пока мужик