ший и невероятный груз – учёные, инженеры, писатели, философы, которые показались непереносимо опасными большевистской власти. Осуществлялся беспримерный мерзостный план, суть которого исчерпывающе объяснил один из глашатаев того поворотного времени Николай Бухарин: «К врагам революции я отношу… предпринимателей-организаторов и директоров, квалифицированную бюрократию – штатскую, военную и духовную; техническую интеллигенцию и интеллигенцию вообще…».
Тогдашний Председатель ВСНХ Лурье приравнял, например, к ненужным пролетариату никчемностям самолёты великого российского авиаконструктора Игоря Сикорского. Он выступил однажды от имени Комитета хозяйственной политики с Директивой правительства о военных заказах, где, в категорической форме заявил: «…производство и ремонт аэропланов и аэростатов прекратить с переводом аэропланостроительных заводов на деревообделочную промышленность». Кто-то попытался ему возразить, мол, авиационные заводы вовсе не помеха рабоче-крестьянской власти. Он очень разволновался и сказал, как отрезал: «Советская Республика не должна иметь предприятий, подобных фабрикам духов и помады».
Этот самоубийственный бред становился повседневностью. Вот такие Лурье и Бухарины, по воле Ленина, конечно, вынесли тогда приговор будущему России, нам с вами. Для меня лично цена одного самолётного гения Игоря Сикорского много весомее, чем все деятели того ленинского правительства вместе взятые. Было бы гораздо логичнее посадить на пароход, назвав его как-то вроде «корабля помешанных», этого Лурье и этого Бухарина. А Сикорскому и Питириму Сорокину поручить заботу о нашем будущем. Ведь вместе с Сикорским, например, мы потеряли целую индустрию, решительно двинувшую цивилизацию вперёд. Плоды этой цивилизации, к сожалению, пожинаем не мы.
Потому и появились эти пароходы. И при всей жестокой сути происходившего, это многим, кто выбрался тогда из кровавой сумятицы, казалось спасительным оборотом судьбы, реальным и единственным шансом продолжить жизнь.
Эту спецоперацию советских властей известный физик и философ Сергей Хоружий назвал «философским пароходом». Название тут же прижилось и стало означать не просто высылку к чуждым берегам огромной массы отечественных мыслителей, корифеев науки и технической элиты, а целое явление. Понятие «философский пароход» стало нарицательным в истории XX века, обернулось своеобразным символом всей русской эмиграции. Волны, поднятые «философским пароходом» широко разошлись в людском море.
Да, это случалось и раньше, будет происходить и позже, вплоть до наших дней. Но в те первые годы русский исход достигнет пика. В начале двадцатых годов понятие «философских пароходов» обрело окончательную свою непереносимую суть: изгнание интеллигенции, да и представителей всех прочих созидательных сословий, приобрело статус государственной политики. Самоубийственный для России и русского народа. Барон Б. Э. Нольде, бежавший тогда вместе со всеми, так определил происходящее: «С библейских времён не бывало такого грандиозного исхода граждан страны в чужие пределы. Из России ушла не маленькая кучка людей, ушёл весь цвет страны, в руках коего было сосредоточено руководство её жизнью… Это уже не эмиграция русских, а эмиграция России. Россия великого исхода должна была стать не вчерашней, а завтрашней Россией: в этом её основная задача и её единственное великое оправдание».
А их увозили – пока – корабли,
А их волокли поезда…
И даже подумать они не могли,
Что это «пока» – навсегда.
Александр Галич «А было недавно, а было давно…», 1974 год.
Между тем это была вполне осмысленная акция, разработанная высшим руководством государства во главе с Лениным и с изуверской тщательностью исполненная органами ОГПУ. Большевикам сильно надоело сопротивление оставшейся от прежних времён интеллигенции, восстающей и втихомолку, а больше явно и открыто против бесцеремонности пролетарской власти в отношении устоев национальной культуры, традиционного образования и научного творчества. Но убийства тех, кто так и не захотел принимать методов диктатуры, изгнание их в медвежьи углы России уже стали утомлять общественное сознание Европы. Пролетарской же власти захотелось мирового признания. Тогда-то Ленина и осенило. Вот он пишет Дзержинскому: «т. Дзержинский! К вопросу о высылке за границу писателей и профессоров, помогающих контрреволюции. Надо это подготовить тщательнее. Без подготовки мы наглупим… Всё это явные контрреволюционеры, пособники Антанты, организация её слуг и шпионов и растлителей учащейся молодежи. Надо поставить дело так, чтобы этих “военных шпионов” изловить, и излавливать постоянно, и систематически и высылать за границу. Прошу показать это секретно, не размножая, членам Политбюро, с возвратом Вам и мне, и сообщить мне их отзывы и Ваше заключение. Ленин».
Тут есть одна достаточно грустная деталь – ею, пожалуй, и можно объясняет жестокую настырность, с которой вождь проводил в жизнь свою новую идею. Это письмо написано19 мая 1922 года, а уже через три дня, 22 мая, Ленин перенёс первый инсульт (тогда это называли ударом). У него нарушилась речь, и была парализована правая сторона тела. Ещё через неделю, 30 мая 1922 года, между Лениным и Сталиным состоялся