Евгений Евтушенко

Волчий паспорт


Скачать книгу

Тарасов обвел глазами всех и спросил:

      – Ну как – будет писать?

      – Будет! – хором ответили все.

      Чья-то рука хлопнула меня по плечу:

      – Будет!

      – Я тоже так думаю, – сказал Тарасов улыбаясь.

      До сих пор я удивляюсь, как эти люди могли угадать во мне поэта. Видимо, им помогло то, что они не занимались собственно литературой и их головы не были захламлены всякого рода предвзятостями.

      Все разошлись по своим столам.

      Мы остались одни с Тарасовым.

      Он взял мое стихотворение «Два спорта».

      – Это самое плохое. Но оно для нас…

      И написал на нем магическое, столь долгожданное мной: «В набор». И оно уплыло куда-то.

      – Не думайте, что другие стихи очень хорошие. Но в них есть строчки – крепкие строчки.

      Я глубокомысленно сделал вид, что понимаю выражение «крепкие строчки».

      – Кого вы любите из поэтов? – быстро спросил Тарасов.

      Я выдавил:

      – Маяковского…

      – Хорошо, но мало… Пастернака знаете?

      – Знаю.

      – Врете! А если и знаете, то знаете…

      И он стал на память читать мне строки Пастернака, действительно неизвестные мне.

      – Николай Александрович, опять вы Пастернака читаете! – шутливо пригрозила ему машинистка, иронически показывая на дверь, где крупно было написано «Редактор».

      – Слава богу, мы все-таки в спортивной редакции, – усмехнулся Тарасов.

      Он склонился со мной над тетрадкой и стал объяснять мне, что хорошо и что плохо. Особенно он не выносил вялости, водянистости. Все экспериментальное, находящееся иногда даже на грани безвкусицы, хвалил.

      Потом спросил меня:

      – Вы куда-нибудь торопитесь? Я хочу познакомить вас с одним моим другом, физиком.

      Тарасов позвонил куда-то. Через некоторое время в редакцию пришел бледный человек тоже лет тридцати, с огромным лбом, судорожными движениями. Под мышкой он держал шахматную доску.

      – Это мой друг – физик Володя Барлас, – сказал Тарасов. – А это поэт Евгений Евтушенко…

      Тарасов был первым человеком, который назвал меня поэтом.

      – Поэт? – недоверчиво поднял брови Барлас. – Это, знаете ли, многое… – И недоверчиво хмыкнул.

      Мне он сначала почему-то показался ненормальным.

      Мы вышли втроем из редакции в шумящую молодой июньской листвой Москву 1949 года.

      – Поэт, – задумчиво повторил Барлас. – Ну а что же вы хотите сказать миру?

      – Он хочет сказать миру, что он поэт. Это уже кое-что для начала, – защищал меня Тарасов.

      Он волновался.

      Видимо, этот странный человек с шахматной доской под мышкой и с огромным марсианским лбом многое означал для него. И видимо, для Тарасова уже кое-что означал и я.

      Продолжая идти, я стал читать стихи: одно, второе, третье.

      – Ну вот что, – наконец сказал Барлас, пронзительно глядя на меня, – конечно, вы талантливы… У вас есть напор, есть какой-то звон и гуденье в строчках… Но я пока не вижу за вашей душой ничего, кроме желания