меня никто не поймёт и не поддержит. Даже Эварт. Это же свидетели! Против них никто пойти не смеет. Здесь так принято.
– Да ладно тебе… – прошептал Эварт примирительно. – Сходишь быстро туда и обратно… Я подожду, не буду ложиться, придёшь – расскажешь…
– А если не приду? – Голос мой был таким осипшим от тревоги, что я его даже сам не узнал.
– Почему не придёшь? – Эварт искренне удивился.
Я не стал объяснять ему, почему. Он бы всё равно мне не поверил.
Как-то было со мной на первом курсе ещё. Я прямо на лекции поспорил с профессором по истории. Он на полном серьёзе сказал, что в годы Гражданской войны «красный» террор был лучше «белого» террора, и правильно, что царскую семью расстреляли. Вся наша группа промолчала, то ли всем было просто по фиг, то ли просто не захотели связываться. А я один взял да и не промолчал. Залупил ему прямо: «Какая разница, какого цвета террор? Террор – он и в Африке террор! Белый, красный, зелёный – не всё ли равно?..» Ну и про царскую семью – тоже не промолчал. Надоело, что за проступки отцов вечно дети платят. Одно дело царь, а в чём пятеро детей виноваты? Ну и в том же духе…
Это сейчас я бы уже смолчал, наверное, чтобы просто не связываться, а тогда молодой ещё был, только-только после школы, как думал, так и говорил. Ну и понесло тогда нашего профессора, он так орал, что я десять раз пожалел, что не приткнулся вовремя. Слава Богу, звонок с пары прозвенел. А на завтра Кирилл – наш староста попросил меня помочь ему сборники после практической на кафедру отнести. Ну и предупредил по секрету, что препода по истории вчера корвалолом отпаивали, и что хана мне, долго я не продержусь, и дал совет перевестись куда-нибудь, пока не поздно.
Матери я тогда ничего не говорил, решил сам всё разрулить как-нибудь, и пошёл на кафедру вечером. Дождался, когда профессор один останется, и пришлось мне извиняться перед ним, просить прощения. Вот тогда я струхнул капитально, никогда так не боялся, как в тот день. Профессор, конечно, душу отвёл, он мне всё высказал, и о современном обществе, и о молодёжи в частности, и о современной демократии, ну и обо мне, конечно. Да, этот день я стараюсь забыть. Никому о нём не рассказывал. Но то, что профессор меня с грязью смешал и ноги вытер раз десять, это точно. Как моя мать однажды после разноса нового режиссёра сказала: «После такого только женятся». Я с ней согласился, вспоминая свой разнос от профессора. Меня одно успокаивало: впереди ещё после Университета армия светила…
И вот сегодня, когда я шёл к этому Отцу Иллару, я чувствовал подобный страх и предстоящее унижение, как тогда, когда шёл на кафедру истории, пред ясные очи профессора. Зачем? Для чего я понадобился этому Отцу Света? Что он хотел от меня? И вспоминались его слова: «Мы всё проверим…» Что ему стало известно? Чего он хочет? Почему не оставит в покое?
Отец Иллар сидел в своей комнате за книгой в свете горящих свечей. В камине потрескивали дрова, было тепло и уютно. Меня же морозило.
– Проходите, молодой человек. Садитесь. – Он указал на резное кресло у стола, и это предложение мне не понравилось.
Это