материала для творческой обработки набралось предостаточно, и тем не менее это сырье, являясь уникальным, не имело нужного автору качества. Весь собранный материал был исключительным, ценным, неповторимым и по-своему грандиозным. Встречи с детьми в детских домах также произвели свой эффект, Феликсу следовало отдать должное. Айзек знал, что будет хранить эти незабываемые, курьезные, потрясающие, смешные, захватывающие, страшные, рискованные, счастливые и дурные истории из жизней других людей как драгоценные камни, но в то же время понимал, что они не могут лечь в основу его писательского детища. У них действительно получилось расшевелить задремавшую фантазию Бладборна, шестеренки его воображения с натугой двинулись и вновь закружились, вдыхая жизнь в механизм сочинительского станка. Однако, какой бы яркой и богатой фантазией ни обволакивались чужие истории, в них не было самого Айзека, и потому весь агрегат будто работал без смазки, истошно скрипя и не производя никаких деталей будущей книги. Фантазия работала безупречно только в призвании защитить своего хозяина от чего-то страшного, тревожного и опасного.
Феликс подозрительно глянул на нетронутую тарелку с остывшей пастой, а затем такой же взгляд перевел на самого Айзека, смотревшего в экран ноутбука со столь серьезной физиономией, будто он зачитывал правительственные коды для запуска ядерных боеголовок. Писатель машинально крутил между пальцев «Прометей» и даже не замечал повышенного внимания друга.
– В чем проблема? – прервал молчание Феликс.
– А? – Айзек отвлекся от монитора и вдруг вспомнил, что сидит за столом не один.
– Я говорю – в чем проблема?
– Какая проблема? О чем ты?
– Пошла четвертая неделя, а ты до сих пор не написал ни слова.
– Ох, а я и не заметил! На все сто был уверен, что уже добрую половину книги настрочил, пока ты навещал детишек в приютах! – раздраженно отшутился Айзек. Приятель замялся, заерзал на стуле, словно что-то острое там так и норовило проделать дырку в его брюках.
– Я до сих пор не поблагодарил тебя за то, что ты составил мне компанию…
– Забей, Феликс, – пристыженно отмахнулся писатель. Когда похмельная версия Бладборна наслаждалась лицезрением детских улыбок, версия Феликса, не менявшаяся ни под каким предлогом, проверяла детские дома на соответствие всем стандартам качества. – Признаться, дружище, посещение приютов, было чуть ли не самым ценным опытом за всю поездку. Так что это мне следует благодарить тебя. Я все равно бы ничего не написал, сиди я вместо того за компом хоть с утра до ночи.
– Благодарность принята. Айзек, не увиливай от ответа. В чем все же проблема? Почему ты не можешь писать? – Феликс всегда казался Айзеку взрослее него самого, и его грозный родительский взгляд знаменовал скорое наступление нравоучений. Именно авторские нравоучения и регулярные пинки под зад от Феликса мотивировали Айзека так быстро справиться с трилогией-антиутопией.