и не нуждалось в толковании или комментариях автора – Илларион, человек, обладающий секретом бессмертия, живет в теле Сибиллы, а саму Сибиллу, ее хрупкую душу, держит запертой в клетке подсознания. Очевидно, с самого начала книги читателя должна манить интрига Иллариона, щекотать любопытство и навязывать вопросы о существовании этого изыскателя на поприще человеческой души – как он добился переселения в иную физическую оболочку, каково ему, мужчине, приходится в шкуре женщины. Айзека же одолевали вопросы совсем не очевидного рода.
– Ты наконец скажешь, как тебе? Все очень ужасно? – Сибилла вывела Айзека из безмолвного ступора. Тогда он заметил, что бокал, скромно стоящий у шезлонга, полон вина, и понял, что за время чтения ни разу не прикоснулся к нему. Отличный момент, чтобы уважить обделенный вниманием сосуд и выиграть время, дабы надкусить месиво из чувств и мыслей и начать методично его пережевывать.
Писатель перевел взгляд со страниц на Сибиллу, выжидающе следившую за всеми изменениями на его напряженном лице. Он медленно опустошал бокал в надежде, что успеет хоть что-то вымучить из своего генератора идей, громко тарахтевшего в голове и тем самым сообщавшим о временной неисправности.
– Как ты придумала все это? – выдавил наконец Айзек.
– Признаться, моей заслуги в написанном не так много. По большей части надо благодарить окружающую среду, предоставившую высокопробное сырье. Не могу пройти мимо того факта, что именно ты отдал мне в распоряжение львиную долю материала.
– Какого материала, например?
– Твое сновидение, твое определение фантазии как компенсаторного механизма, твое внимание к деду, у которого весь подвал исписан загадочным именем Илларион, твоя методика написания книги, когда в центр сюжета ставишь себя.
– Я не говорил о столь буквальном перенесении себя в центр книги…
– Думаю, эта игра с настоящим и вымышленным может оказаться основным преимуществом.
– Погоди, а по поводу того, что в тебе… – неуверенно проговорил Айзек, подбирая нейтральные формулировки. – Что… в книге персонаж, который изображает тебя, носит в себе какого-то Иллариона. Как ты пришла к этой идее?
– Я мечтаю о бессмертии, скрывать тут нечего. К этой прозаичной детали примешиваются часто адресуемые мне недовольства относительно того, насколько сильно я изменилась с момента гибели Гаспара. Чаще, чем соболезнования, я слышу только то, как трудно меня узнать после трагедии.
«Да, это вполне логично, – мысли писателя суматошно метались, и вырвать их из этого броуновского движения было непросто. – Вполне логично, что безумные обвинения Джейн стали опорной точкой фантазии об Илларионе, – очередной рациональный ответ, в который интуиция Айзека отказывалась поверить. – Здесь есть что-то еще…» – под тонким слоем понятных и объяснимых фактов лежало нечто еще незримое, но ожидающее открытия.
– Это блестяще,