на все это «сверху», с точки зрения Бога (впрочем, уже сама попытка сделать это выглядит сомнительной), то можно сказать, что Бог открылся или явился в событии распятия, что Бог «идентифицировал себя с Распятым Иисусом»[3]. Но такие рассуждения всегда несколько спекулятивны (хотя в теологии их и не избежать). Для нас все-таки более естествен взгляд «снизу». И, глядя снизу, мы можем описать случившееся следующим образом: событие креста настолько потрясает, что оно становится центральным в мышлении, в переживаниях и чувствах последователей Христа, они уже никак не могут отделаться от него. В свете этого события (вернее, в его непроглядном мраке) они начинают по-новому понимать свои отношения с Богом. Они не могут больше думать и говорить о Боге, не думая и не говоря при этом о кресте. Бог становится неразрывно связанным с крестом. Крест, таким образом, распознается верующими как откровение Бога. Перед крестом Иисуса Христа мы встречаем Самого Бога. Бог это – Тот, кого мы узнаем в событии креста. Крест меняет наши с Богом отношения. Весть о воскресении Христовом как раз и призвана особым образом подчеркнуть чрезвычайное значение этой крестной смерти Иисуса, ее откровенный характер: в этой смерти открывается Бог живой и Бог живых, в этой смерти наша надежда, наша жизнь. Эта смерть не может положить конца действию Божьему, скорее, наоборот, означает его подлинное начало.
Таким образом, в широком смысле слова, конечно, вся жизнь Иисуса, Его смерть и воскресение, Его личность, Его проповедь и деяния являются откровением Бога. Но это откровение имеет свое средоточие в распятии Христовом. Именно это событие задает нам перспективу, с которой все остальное воспринимается нами, как имеющее отношение к откровению. Здесь нам, может быть, следует, так сказать, перевернуть традиционный язык. Обычно на уровне традиционного благочестия говорят, что Иисус в Своей личности, в Своей истории, в Своих деяниях был Кем-то Божественным (Богом, Сыном Божьим) и потому Его смерть стала столь потрясающим событием: это ведь была смерть Сына Божьего! Такая речь вполне оправданна, но на самом деле, возможно, понятнее будет, если сказать иначе: смерть этого крайне необычного человека, Иисуса, оказалась столь потрясающим событием (была воспринята, распознана как откровение Бога), что из-за нее свет этой Божественности упал и на личность, и на дела Иисуса, которые тоже теперь начинают пониматься как по-настоящему Божественные. Более того, даже рассуждая на вполне «объективном» языке, нельзя не признать, что вся жизнь Христа прошла под знаком креста. В евангелиях рассказывается, что Он родился в хлеву для скота, был лишен дома, встретил непонимание семьи и ближайших Своих учеников, подвергался преследованиям, был предан и так далее. Неслучайно в Писании столь подробно рассказывается об этом. Это все указания на крест, это предчувствие креста, это «преддверие» креста.
Божественность Христа исходит от Его креста. Именно здесь, на мой взгляд, лежат истоки христианского учения о Божественности