И дамочку твою в обиду не дадим.
Русская речь и неожиданная поддержка явно взбодрили меня. Не зря говорят: на чужой сторонушке рад своей воронушке.
– Как ты узнал, что я русский? – спросил я в полумрак.
– Э-э-э, барин, походи-ка с наше по морям, по притонам и портам…
– Кто это? Что он сказал? – зашептала удивлённо Мэри.
– Русский моряк, сказал, что их здесь много и они не дадут нас в обиду…, если кто-то пристанет со злым умыслом….
Тут китайчонок Ли принёс нам две длинные дымящиеся трубки. Мы прервались для первых робких затяжек. Я был чуть удивлён тем, что запах дыма пробудил во мне воспоминания детства, когда мы, спрятавшись в каком-то укромном месте, «курили» обычные соломинки, жухлую траву.
– Но вы ведь не капитан и не боцман, – продолжала настойчиво шептать моя спутница, – почему они за вас заступаются?
– У русских так принято: своих не бросаем. Мы умираем весело….
– Странные вы – русские…. Даже ваш балет мистичен и трагичен… созвучен смерти, я напишу об этом…. Но вы мне так и не сказали: кто же вы? Что делаете в Лондоне?
Вместе с её шёпотом опиумный дым пощекотал мне ухо.
– Я сотрудник полиции, детектив, сыщик. Приехал в Лондон исследовать дедуктивный метод, описанный в рассказах о Шерлоке Холмсе.
– Неправда. Вы говорили, что служите по дипломатической линии…
– Я вам этого не говорил…..
Наши затяжки стали глубже.
– Хорошо, не говорили…. Но я… прочитала об этом… в предыдущей главе.
– Я немного работал в посольстве, нашёл «крота».
– Моль? Ты нашёл там белую mole….?
– По-нашему – крот, а по-вашему моль. Крот чёрный. А моль – не крот. Или – крот…?
– О, ты весь белый…. Crotch при дамах не говорят….
Огромная жар-птица подхватила меня и понесла над лондонскими шпилями, выстреливающими в нас, словно будущие ракеты с древним именем «Сармат». Жар-птица ловко уворачивалась от них, то тихонько посмеиваясь, то громко хохоча. Временами она обращала на меня свой огненный взор, и я узнавал глаза Мэри. Они вспыхивали русскими васильками, и мы превращались в весеннюю лужайку, усеянную красными искорками светлячков. А губы её были черны. «Накрасила гуталином», – мелькнуло в голове.
Потом пришла Игла. Большая чёрная Игла. И за ней потянулась ниточка…..
Месть самоубийцы
Острый луч яркого солнца бил прямо в лицо. Гардины огромного окна были распахнуты. «Мороз и солнце, день чудесный, – пришло на ум бессмертное, пушкинское. – Ещё ты дремлешь, друг прелестный…».
И тут я очнулся. Огляделся, медленно соображая: где я, что со мной…, кто со мной.
Явно – гостиничный номер. Я в мятых брюках и френче лежу на диване. Рывком сел. О! Голова отозвалась вечевым колоколом: бом! Бом!
Я медленно поднялся, подошёл к окну. Прижался лбом к холодному стеклу. И… чуть не застонал от наслаждения. Холод вытянул боль, загнал её в угол. А стекло,