й группы (скополамин, натрий-амител, натрий-пентотал) у последнего снимается сознательный самоконтроль и высвобождаются глубинные, истинные переживания и установки…
Методика позволяет вопреки желанию допрашиваемого извлекать из его памяти информацию, расположенную на подсознательном уровне…
По окончании действия инъекции препарата барбитуратной группы допрашиваемый не в состоянии вспомнить содержание допроса…»
Светлана Алексеевна ехать в Таджикистан не хотела. Выборы в Госдуму были не за горами, а главный противник нашего председателя тарасовского Комитета солдатских матерей – подполковник запаса Смирнов – уже показал себя фигурой серьезной и решительной.
– Помяните мое слово, будет у нас диктатура почище пиночетовской! – пыталась то ли запугать, то ли перетащить на свою сторону подчиненных Светлана Алексеевна.
«А что нас перетаскивать, – подумала я. – Подчиненный и так, ввиду своего положения, всегда шефа поддержит».
– Вот победите на выборах, пройдете в Госдуму, и никакой диктатуры не будет, – утешила я свою председательшу. – Вы, кстати, подумали, кто вас заменит, если вы в Москву уедете?
– Думала, – сосредоточенно затеребила поясок платья Светлана Алексеевна. – Вы.
Я усмехнулась и покачала головой:
– Ну да, вы там армию профессиональной сделаете, беспредел сразу прекратится, и мы все разом потеряем работу. Кого защищать, если беспредельничать перестанут?
Светлана Алексеевна попыталась понять, насколько серьезно я это говорю, и я рассмеялась:
– Да шучу я, не принимайте все так близко к сердцу.
– Шуточки у вас, Юлия Сергеевна! – недовольно хмыкнула Светлана Алексеевна. – Странные какие-то.
– Не переживайте, – мягко поспешила я ее успокоить. – Проводите свою кампанию, а в Душанбе я съезжу.
– Вот и отлично, – улыбнулась Светлана Алексеевна. – Хорошо, что вы понимаете.
Конечно же, я понимала. Потому что командировка в Таджикистан была придумана и организована неким Андреем Леонидовичем Суровым, более известным в определенных кругах под псевдонимом Гром, именно для меня. Но Светлане Алексеевне знать об этом было необязательно – пусть себе готовится к битве за политический Олимп.
Задание мне досталось курьерское: приехать, выйти на связь, получить пакет и вернуться домой. Впрочем, я и этому была рада: квартира вычищена до блеска, «хвосты» на работе подобраны, и я уже начала испытывать глухое томление от избытка нерастраченной энергии… привычный «синдром донора»: не отдашь «лишнюю» кровь – начнутся недомогания.
Через сутки я уже пересекла казахстанскую границу. Входили и выходили на железнодорожных станциях пассажиры, проверяли документы ребята из транспортной милиции в России и полиции – в Казахстане, острым наметанным взглядом оценивали багаж таможенники…
Попутчики большей частью жаловались. И конечно, на власть: наши – на нашу, казахстанцы – на казахстанскую. Я терпеливо все трое суток вникала в нужды соседей по купе и, чем дальше, тем больше, приходила к мысли, что у нас только последний дурак захочет баллотироваться в президенты.
Лишь на ташкентском вокзале жалобы разом – как по команде – прекратились. Народ заговорил на узбекском и выглядел деловитым, озабоченным, но никак не затравленным. Я внимательно вглядывалась в людей и постепенно понимала: уровень недовольства жизнью никак не соотносится с реальным уровнем этой самой жизни – можно ездить на джипе и чувствовать себя самым несчастным из смертных.
Узбеки на нытье и жалобы время не тратили. Повсюду – чайханы, шустрые темноглазые подростки сновали туда-сюда с огромными цветастыми тюками, базар кипел неудовлетворенными восточными страстями, в целом город жил напряженно и целеустремленно.
Зато на узбекско-таджикской границе жизнь как-то сразу остановилась: автобус в ожидании таможенников простоял восемь часов, и, когда нас все-таки досмотрели и пропустили, пассажиры не могли скрыть своего удовлетворения.
– Прошлый неделя, – сказал мне полный улыбчивый сосед, – они двацыть шесть часов аптобус держаль. Даже шофер такой не видель.
К исходу пятых суток пути я добралась до Душанбе. Серо-черные халаты и тюбетейки стали доминирующей формой одежды, лишь изредка разбавленной камуфляжем небольших групп российских военнослужащих. Это выглядело, как пятна весенней травы на холодном каменистом склоне. Я почему-то вспомнила что-то из раннего детства: «Марионеточный режим президента Панамы держится исключительно силой оружия Соединенных Штатов. Иначе разгневанный народ давно бы сверг ненавистное правительство».
Я поразилась глубинной лживости тогдашней цековской оценки: было очевидно, дай в такой ситуации волю «народу», и арыки заполнятся трупами не только иностранных подданных и солдат, но и собственных изнасилованных и растерзанных сограждан. «А может быть, так и надо? – задумалась я. – Имеет же народ право на самоопределение, даже если это самоопределение – трупы, безграмотность,