знаем. Они верили, что могут создать немыслимый купол Санта Мария дель Фьоре, дерзали и находили нужного архитектора. Они нанимали художников и скульпторов, чтобы увековечить себя и сделать жизнь превосходнее, чем она есть на самом деле. Потому что их жизнь была бесконечной цепью предательств, насилий, отравлений, убийств.»
Фортунато усмехнулся: «Мне определенно нравится этот наш разговор. Может нам пора пойти кофейку попить? Я не шучу, у нас тут есть замечательное кафе. Ты – молодец, но только почему ты свои проблемы не решила с помощью целеустремленного желания?» Он думал, Надя обернет всё в шутку, но она погрустнела.
«А почему ты решил, что я этого не сделала? Я очень хотела, чтобы Чинция испарилась из моей жизни, и вот она испарилась. Если бы желанием можно было убить, то убийца – это я. Каждый день, когда я отдыхала, а с потолка доносился топот её тапок на каблуках, и не невинный, такой случайный, а раздражающий, неустанный, противный звук, так вот я очень не элегантно и вслух желала ей смерти. Даже сейчас, когда её нет, она все равно лишает мою жизнь спокойствия. Я прекрасно понимаю, что могу попасть в тюрьму, потерять свой мир, который я создала, лишить моего ребенка нашей повседневности, мне страшно. Но я верю и надеюсь, что всё обернется наилучшим способом главное подождать. Вот именно сейчас мне неплохо, я конечно теряю время, для меня всё время потрачено зря, когда я вдалеке от ребенка, я всеми своими психофизическими силами стараюсь к нему вернуться. Жаль, что это не дружеская беседа, ты устраиваешь допрос, а я рискую.»
Надя была взволнованна, хотела плакать, но держала себя в руках, уронила всего лишь несколько слез, которые отставили на щеках мокрые борозды. Фортунато вдруг почувствовал жалость и тут же удивился своим эмоциям. Перед глазами вдруг предстала картина, как будто сидят они не в кабинете, а в его огромной квартире, и не по-холостяцки обставленной, а в очень уютной домашней обстановке. Он держит её за руку и ничего не происходит, они говорят, он просто чувствует какую-то безграничную необходимость заботиться о ней. Инспектор заморгал, даже покачал головой, чтобы отогнать непрошеное видение, взял кубик-рубик, который всегда находился на его столе. Он пытался сконцентрироваться, но слова Нади доносились как будто издалека.
«Мой сын – это единственный человек, который действительно во мне нуждается. Ради него я вынесла всё, что вынесла, и ради него я выйду отсюда с поднятой головой. Потому что я – не убивала.»
Надя встала, и с неожиданной уверенностью, как будто хозяйка этого самого кабинета, подошла к окну, и как раньше это сделал Фортунато, отодвинула занавеску. Её доброе, нежное лицо уже не было таковым, сжатые скулы и целеустремленный взгляд делали его жестоким. «Я устала кому-то что-то доказывать, нравиться, оправдываться, улыбаться. Во мне нет хитрости, я не умею огибать углы, не закрываю глаза. Меня не страшат невзгоды, трудности, но я очень уязвима на плохие слова. Мой муж, когда мы спорили из-за его матери, сказал мне, что если так будет продолжаться,