Квартира была разгромлена. Я бросилась к городской тюрьме. Из-за ограды доносились крики «Шма Исроэль», рыдания женщин, плач детей…
Вдруг ворота тюрьмы распахнулись. Немцы вывели на улицу мужчин-евреев.
В руках у каждого была лопата. Я увидела отца и бросилась к нему…
– Прощай, Рая! – сказал отец. – Мать и Хая в тюрьме. Нас ведут на расстрел.
Немцы отшвырнули меня, а всех мужчин погнали к кладбищу…
Женщин и детей – до трех тысяч человек – загнали в жарко натопленный подвал тюрьмы, наглухо закупорив двери и все отверстия. Многие задохлись.
Трупы издавали ужасное зловоние. И лишь когда вонь стала разноситься по всей тюрьме, немцы открыли дверь. Все эти дни я не отходила от ограды. Я видела, как из тюрьмы выезжали подводы, груженные голыми телами. Это были задохнувшиеся женщины и дети. Немцы без стеснения, среди белого дня возили эти сваленные в беспорядке трупы. Я увидела среди них курчавые головки трех моих двоюродных сестренок…
Когда в тюремных подвалах осталось человек триста, немцы совершенно голыми выгнали их на улицу.
Среди этих обезумевших людей, которые никого не видели, ничего не понимали, я нашла мать, сестру, тетю Соню и ее уцелевшего сына.
Через два дня на Раковке было создано гетто[72]. Каждую ночь пьяные бандиты врывались в наши домишки. Насиловали девушек. Избивали старух, забирали последнее. 7 октября по гетто разнеслись зловещие слухи. Говорили, что в Умань приехал новый карательный отряд. Для того чтобы проверить это, я с сестренкой отправилась на Софиевку к нашим русским друзьям. Бухгалтер Ларжевский тепло принял нас и предложил переночевать.
Я проснулась утром с тяжелым чувством страха за мать. Вышла на улицу – вижу, соседка рыдает:
– Ох, доченька, ховайся! Евреев из гетто повели убивать!
Я решила оставить сестренку у Ларжевских, которые обещали ее спасти, а сама направилась искать мать[73].
По дороге в гетто меня задержал полицейский, который заявил мне:
– Иди перед смертью полы в полиции мыть.
Там я увидела еще двух евреек-девушек. Целый день мы убирали помещение, а вечером нам всем трем удалось незаметно скрыться.
В этот день немцы расстреляли в Умани десять тысяч евреев[74]. В их числе была и моя мать.
Бежав из полиции, я обратилась к Николаю Васильевичу Рудкевичу, который дал мне паспорт на имя украинки Лукии Коротенко. С этим документом я пошла куда глаза глядят.
Я прошла более двух тысяч километров. Была в Кировоградской, Кременчугской, Харьковской, Полтавской, Днепропетровской областях. И нигде не встречала евреев. Я заходила в деревни. Работала на огородах, нянчила детей, стирала. Добрые люди кормили меня. Многие знали, что я еврейка, и, рискуя жизнью, давали кров, делились последним куском хлеба. Я искала партизан, часто видела взорванные ими переправы, искалеченные рельсы, сожженные дома бургомистров. Добралась до Белоруссии, по пути встретила семнадцатилетнюю