постоянство сродни шлейфу запаха, который держался долго, слишком долго для существа, желающего спрятаться. Кто лучше знал об этом, чем ищейки и охотники Герцога? Если бы дело обстояло иначе, до сих пор были бы живы союзники Макса: Клейн, слепоглухонемой проводник («Но он ведь исчез, а не умер у тебя на глазах»), Савелова, Зомби…
– Зомби, – негромко произнес Голиков вслух.
Пес медленно повернул голову в его сторону. В полумраке коридора у Макса появилось ощущение, что он разговаривает с белым призраком.
– Так это ты, сучий сын? Только не вздумай сдохнуть прямо сейчас.
То, что, открыв наугад книгу Чинского, он наткнулся на отрывок, где шла речь о дохлой собаке, нисколько его не удивляло. Слишком многое из пережитого заставило убедиться: кажущееся совпадение – всего лишь хорошо замаскированная неизбежность.
– Ну и что мне с тобой делать?
На самом деле вопрос стоял немного иначе: что нам с тобой делать?
Он не ждал ответа ни от пса, ни от себя, а теперь, после того, что он прочел (и это было самое неприятное), он не рассчитывал найти ответ и в «Путеводителе». У него не осталось сомнений в том, что он получил предупреждение, но никаких готовых ответов не будет. Ответы придется добывать где-нибудь в долбаной Лиловой Комнате, считая удары какого-нибудь долбаного колокола, следя за своей долбаной печалью и… дав долбаному карлику (или все-таки карлице?) то, чего он попросит. Даже если это будет «немного любви».
Поскольку в его случае ответы были равнозначны выживанию, крайне туманные перспективы, мягко говоря, не вдохновляли. В его голову даже закралась крамольная мысль: «А стоило ли покидать Белую Комнату, Голубую Комнату, Мягкую Комнату, Болотно-зеленую Комнату С Коричневой Каемочкой – и какие там еще были в психушке?…»
«Стоило», – сказал он себе. Ради одного-единственного – возможности выбирать. В эту самую секунду, а также в следующую, у него еще был выбор: выпить чаю, прикончить пса, накормить пса, лечь спать, чтобы побыстрее оказаться на первой развилке («здесь и далее выбирай темную фазу»), не делать ничего, ожидая, пока первый ход последует с Той Стороны…
Но жизнь не так проста. Взамен примитивного древнего рабства она подсовывала всем желающим непрерывное рабство иллюзий. Голиков был не из тех, кто с жадностью хватает брошенную приманку (охоту к этому ему давно отшибло), однако надо быть святым, чтобы совсем избежать искушений. Не избежал их и он. Недаром на могилах пишут: «покойся в мире». Покой – это и есть последнее искушение. После нескольких кругов психоделического ада, намотанных сначала на грязных улицах Харькова, затем среди райского крымского пейзажа, позже в раскаленной пустыне под Лиаретом и, наконец, в наглухо замкнутой безысходности больничных коридоров, его тоска по покою была столь же сильной, как у иных – любовь к богу. Это уже граничило с влечением к смерти – подспудно он понимал, что, пожалуй, только смерть обеспечила бы ему вожделенный покой. У нее был только один недостаток – необратимость. Она начисто лишала