плечом вернулся к пленным. Он потерял убитыми восьмерых из двадцати двух, девятерых, если считать Эранда. Надежда на его выздоровление была слабой, но пока что Рольван не собирался причислять его к мертвым. Восемь убитых, и это не считая слуг, что сражались и гибли в этой схватке наравне с господами. Не стоит и говорить, что на милосердие пленникам рассчитывать не приходилось.
Те, впрочем, не ждали милосердия. Даже не слишком хорошо знакомый с их обычаями Рольван знал, что последователи старой веры приучены не бояться смерти. По ту сторону земных врат они намеревались продолжить те же деяния, что и при жизни, веря, что там найдут и врагов, чтобы с ними сражаться, и диких зверей, чтобы на них охотиться, и, конечно же, изобилие яств и напитков для бесчисленных пиров, которыми вознаградят себя за все беды, случившиеся с ними в этом мире. Потому и в бой они всегда кидались с радостью и умирали без печали; так, во всяком случае, говорилось о них в песнях.
И все же они были не бесчувственны, и под пытками вполне могли выдать некоторые полезные сведения – к примеру, местонахождение знаменитых дрейвских сокровищ или имена предателей при тидирском дворе. Одно это уже было достаточной причиной, чтобы взять пленников с собой и предать в руки палачей. К тому же Рольван помнил приказ: одного или двух нужно доставить в Эбрак для публичной казни.
Вот только восемь из тех, кто не один год были его братьями по оружию и по чаше на пиру лежали мертвыми, изрубленными в куски дрейвским оружием. И кроме усталой ненависти Рольван не чувствовал больше ничего, даже боли от раны. Да еще предчувствия, бывшие с ним всю дорогу – они, если подумать, никуда не делись. Не лучше ли в таком случае послушать сердца и предать смерти этих двоих?
– Они что-нибудь говорили? – спросил он, оттягивая решение.
– Молчат, как покойники, командир, – Альдранд успел уже прийти в себя и отвечал теперь с достоинством, как один бывалый воин – другому. – Глядит только по-нехорошему, вот этот, волосатый. А второй и не глядит.
Кивнув, Рольван подошел ближе. Волосатый, что глядел по-нехорошему, был молод, не старше, наверное, Альдранда, и казался в сравнении с ним настоящим заморышем, низкорослым и худым настолько, что, если бы Рольван не видел собственными глазами его звериную ловкость в бою, никогда бы не поверил, что тот вообще способен сражаться. Длинные вьющиеся волосы цвета ржавчины торчали во все стороны, как будто мальчишке нахлобучили на голову разоренное птичье гнездо. Из-за них почти не было видно лица, одни лишь дикие, горящие ненавистью глаза. Казалось, протяни только руку – и звереныш вцепится в нее зубами.
Второй пленник, напротив, выглядел удивительно спокойным. Он был совершенно сед, кожу цвета старого ремня изрывали глубокие морщины, но назвать его беспомощным стариком ни у кого не повернулся бы язык. Даже сейчас, безоружный и связанный, он казался опасным, и опасность эта не заключалась в силе мускулов и умении владеть тем огромным мечом с искусно выделанной, покрытой