взглянул ей в глаза.
– Знаю, ты меня дурой считаешь, но… э-э… я вправду, вправду чувствую: он там, внутри.
– Кто «он»?
– Дьявол! – выпалила Абита. – Я чувствую!
– Дьявол? – усмехнулся Эдвард. – Сам Дьявол, здесь, в наших лесах? Так надо же преподобного Картера поскорее предупредить!
– Я не шучу!
Щеки Абиты раскраснелись, и, видя это, Эдвард вновь усмехнулся.
– Абита, ты вправду боишься, что старина Косиног схватит меня и утащит к себе в берлогу?
Судя по выражению лица, Абита именно так и полагала.
– По-твоему, это смешно? – воскликнула она, хлопнув о бедра ладонями. – Ну, так возьми да сам туда прыгни, избавь нас с Косиногом от лишних хлопот. Я за него беспокоюсь, а он…
Да, Эдвард видел: Абита вправду волнуется за него, очень и очень волнуется, а если так, усмехаться тут нечего.
– Ох, Абита, прости. Я не хотел над тобой насмехаться. Не бойся. Я осторожно, слово даю.
Похоже, это Абиту слегка успокоило, однако она по-прежнему то и дело косилась в сторону пещеры, и Эдвард поневоле задумался: что же она там видела, что ей могло там почудиться? Как бы то ни было, Абите хотелось, чтоб он загородил вход в пещеру воротами – будто бы для того, чтобы скотина туда больше не забредала, но, видимо, наоборот. Скорее, затем, чтоб обитатель пещеры не смог выбраться наружу.
С небес донесся громкий клекот. Абита вздрогнула. Оба подняли взгляды.
– Лебеди-трубачи, – сказал Эдвард. – С юга домой возвращаются.
Абита сдвинула чепец на затылок, чтоб разглядеть птиц получше, и длинные пряди ее волос рассыпались по плечам, засияли густой рыжиной в лучах солнца, пляшущих среди ветвей.
«Ну и красавица же ты у меня», – подумалось Эдварду.
Уоллес – тот вечно отпускал колкости насчет ее вида, насчет веснушек и худобы. Возможно, Абите вправду недоставало милых округлых щек с ямочками, как у Ребекки Чилтон, или пышности форм Мэри Диббл, однако, на взгляд Эдварда, поразительные зеленые глаза Абиты выглядели куда живее, красивее, чем у обеих этих девиц, вместе взятых.
– Весна на носу, – заметил он. – Глядишь, скоро уже и сеять пора.
Абита одарила его жутковатой, едва ли не хищной улыбкой, и эту улыбку Эдвард понял без слов.
– И, с Божьего соизволения, мы скоро с ним расквитаемся, – процедила она. – Придется Уоллесу кем-то другим помыкать. Ах, Эдвард, дождаться бы только! Славный же то будет день, а?
– Уж это точно.
Шагнув к мужу, Абита взяла его за руку. В ответ Эдвард легонько сжал ее пальцы и сразу же выпустил, однако Абита привлекла его ближе, обняла, прижалась животом к его животу. Сразу же вспомнив об их ночном сладострастии, Эдвард напрягся всем телом, покраснел, отстранился от жены, не в силах взглянуть ей в глаза.
– Что с тобой, Эдвард?
– Знаешь, не надо бы нам так поступать. Плоть ведь нас слабыми делает. Вот вчера ночью я перешел все границы, и как же мне теперь стыдно…
Абита отпрянула прочь, переменившись в лице так, точно он дал ей пощечину.
«Вот видишь, – подумал Эдвард, – постыдное сладострастие ведет только к мукам. Изорву я этот рисунок, все эти рисунки изорву. Прости,