– точка, в которой произошел наш личный Большой взрыв.
Поздние шестидесятые были, бесспорно, временем серьезных перемен, десятилетием, которое дало начало множеству культов.
Несколько лет назад я была в Лондоне на выставке под названием «Революция». Мне хотелось посмотреть на шестидесятые свежим взглядом. Едва войдя, я немедленно оказалась втянутой в мир поэзии, разнообразных общественных движений, искусства и культурных сдвигов. Оказалось, что мне было достаточно услышать стихи Боба Дилана в музейном аудиогиде, увидеть фото беспорядков на расовой почве и ощутить, как до меня доносятся звуки Eve of Destruction[2], чтобы у меня свело живот.
К черту мужчин. Откажемся от конвейерной ленты. Восстанем против прошлого. Даже я, с моей отягощенной историей, могла ощутить вкус тех настроений. Фильм о Вудстоке, демонстрируемый на всех стенах, туристы и журналисты, валяющиеся повсюду на подушках, впитывают революционную атмосферу, – будь то Джимми Хендрикс в центре сцены, обнаженные хиппи или болезненные перформансы Дженис Джоплин. Я стояла на этой выставке спустя десятилетия после того, как все происходило, и чувствовала эхо каталитических волн той трансформации.
Представьте, каково действительно быть там. Представьте, что значит расти в сельской Англии, в семье с двумя детьми, ожидающей третьего, быть прихожанином церкви, посещающим школу для девочек или мальчиков. И все это на фоне революции.
Представьте, что значит быть частью среднего класса – тем, чье детство пришлось на пятидесятые – времена, когда реклама достигла пика продаж идеального семейного дома – это было буквально всем, и везде вас окружало послевоенное стремление ходить по струнке.
А потом, вдруг… Вьетнам. Гражданские права. Права женщин. Сексуальная революция. Обороты набирает контркультура, породив поколение, чей разум расколола несправедливость и подпитывали психоделики. Фабрики по производству ЛСД возникали в Калифорнии тут и там, снабжая «детей цветов», куда больше желавших любить своих соседей, чем бомбить другие народы. Любовь и мир превратились в оружие; Аллен Гинзберг вдохновил новый тип беспорядков – войну за мир; молодые люди вооружились партизанским театром и цветочными бомбами. Юная Эбби Хоффман объявила: «Крик «Силы цветов»[3] эхом разносится по земле! Мы не увянем!» Революция набухла бутонами – и расцвела.
То было поколение, требовавшее перемен. А в случае моих родителей, ни большой мир, ни их местный мирок меняться совсем не спешили. Потому, когда изменение, которого они так жаждали, пришло с другой стороны, они не только его приняли, но готовы были пожертвовать ради него жизнями, собственными личностями и эмоциональными привязанностями.
Несмотря на то что мне известен финал истории, часть меня уважает родителей за то, какими они были тогда. Уважает их бунтарство, готовность отдать себя без остатка новой идеологии, их амбиции и гонор, позволившие им «бросить все».
Все это массовое духовное пробуждение и стало