восстановление функции руки стало наградой, дав способность кое-что записывать.
Начался период изучения происходящих во мне изменений, период изучения постреанимационной болезни изнутри. Хотелось бы заметить, что течение этого процесса великолепнейшим образом описано основателем нашей реаниматологии Неговским, и выздоровление шло точно по сценарию этого, несомненно великого, учёного и основателя новой науки – реаниматологии. Были и нарушения обмена, и снижение иммунитета, и некоторая неврологическая и интеллектуальная нестабильность. Прошло уже около четырёх месяцев с начала моего заболевания, и в воздухе повис вопрос о третьей группе инвалидности и профессиональной пригодности. Данное положение маячило на незначительный период, а хлопот, разъездов по самым различным специалистам и учреждениям обещало много. К тому же здоровья, как у всех обычных людей, у меня не было с детства, именно потому и стал я врачом. Поэтому мысль о временной инвалидности у меня сразу же отпала. И частная клиника, в которой я работал по совместительству, доверила уже в январе выполнить эндоскопическое исследование какому-то довольно высокопоставленному чиновнику. Результат меня порадовал: профессиональных навыков я не только не потерял, но и приобрёл новые, и стал видеть то, чего не видел ранее, и не видели сейчас другие.
Вскоре я отправился на месячные курсы усовершенствования по анестезиологии, реаниматологии. Встретили меня доброжелательно, общение с преподавателями было взаимно интересным, так как со многими мы были знакомы ещё со студенчества.
Во мне вдруг стали открываться новые, ранее отсутствующие способности: удивительная способность абстрагироваться, систематизировать разрозненные факты, легко восстанавливать информацию, полученную ранее, даже в период студенчества, словно я просто открывал книгу в нужном месте. Это, несомненно, вызывало любопытство, коллеги пытались понять, что же произошло и происходит со мной, что я приобрёл и что потерял после клинической смерти. В период учёбы по усовершенствованию меня стали просить посмотреть неясных пациентов, знакомили с историями болезни и просили высказать своё мнение. Я чувствовал, что достиг в избранной профессии новых вершин, и корифеи – основатели российской медицины, ставящие диагнозы, едва взглянув на пациента, уже не казались мне недосягаемыми. Усовершенствование проходило необычайно легко, хотя программа обучения была насыщенной. Открывшаяся необычная способность анализировать и выдавать сложные запутанные вещи ясно, доходчиво, логично и просто радовала меня и интересовала коллег. После экзамена уединились с двумя профессорами в кабинете, выпив по рюмке коньяку, закурив, деликатно коснулись того, что со мной произошло, что я чувствовал и видел. Любопытство их мне было понятно: мы все работали на грани жизни и смерти, и это не могло не волновать. Я поведал им свою историю.
– Несомненно, ты видел Хирона, –