Богомолов выпендрился вдруг новой книгой, взбаламутив тем самым провинциальную литературную тишь да гладь, ему бы этого не простили.
Зато при таком утрясшемся с годами раскладе, в местном Доме писателей царили покой и всеобщая доброжелательность. По вечерам, вернувшись сюда после очередного общения с читателями, которое проходило, как правило, в библиотеках краевого центра, литераторы рассаживались за низеньким столом у камина. Ближе к огню – старейший романист Долбаков, издавший в начале пятидесятых годов произведение объёмом в сорок авторских листов «Под сталинским солнцем», за ним – писатели рангом пониже и возрастом помоложе.
– Пора, пора, – нарочито окая и шевеля кочергой угли в топке, произносил задумчиво родоначальник местной литературы, и кто-то из молодых срывался, а через четверть часа возвращался из ближайшего магазина с выпивкой и закуской.
Употребляли водочку чинно, уважительно, а вот когда дело доходило до бутербродов с нарезкой из аргентинской буйволятины, кто-нибудь обязательно вздыхал ностальгически:
– Эх, картохи бы сейчас. Или яишенки…
– А ещё лучше – каши в чугунке, из русской печи… Пашеничной… Пашеничная – она скуснее…
Так и беседовали – не торопясь, любя друг друга, и родные, незаморские слова «надысь», «мабуть» да «кубыть» грели душу писателей.
О романе Богомолова говорили уже как о само собой разумеющемся, реально существующем факте, а четверть века спустя и сам Иван Михайлович поверил в существование этого произведения, которое он, конечно же, допишет, лишь только руки дойдут.
И привычно представляясь писателем, Богомолов почти не кривил душой: ведь писательство – это и есть состояние души, рассуждал он, этого-то у него никто не отнимет. А рукопись, книга – дело второстепенное. Тем более что нынче наиболее талантливых прозаиков, не вписывающихся в рыночные требования, диктуемые масскультурой, всё равно не печатают! Но всё-таки глодал изнутри Ивана Михайловича неутолённый червячок авторского тщеславия. Не подтверждённая документально, изданной книгой, словно по поддельному паспорту жизнь угнетала его. Хороня от друзей и чуть ли не от себя самого, он лелеял в душе мысль втихаря, под псевдонимом, написать и тиснуть в столичном издательстве какой-нибудь боевичок или триллер, чтобы хотя бы так войти в полноправные члены писательского сообщества. Вон Акунин, говорят, в миру другую фамилию носил, серьёзную прозу пописывал, да на фиг она нынче сдалась кому, эта серьёзная проза!
И уж совсем было решил Богомолов пойти по стезе детективщика, да… всё тема как-то не подворачивалась, сюжетец не прорисовывался. А собственная монотонная жизнь, ограниченная ежевечерними посиделками в Доме писателя, наиболее яркие впечатления от которой оставили тягомотные разводы вначале с первой, а потом и второй женой, пищи для буйной творческой фантазии не давала.
В отчаянье