он за это меня еще больше любить будет. Я в то время только писать научилась.
На следующее утро достала я из шкафа тетрадку и жду, когда что-нибудь плохое произойдет. Через час слышу, бабушка на маму ругается: «Ну что ж ты такая недотепа! Не видишь, что ли, что молоко убегает?» Я сразу ручку взяла и записала: «Бабушка назвала маму недотепой, потому что она не уследила за молоком». Потом брата Витьку мама побила за то, что у него в кармане опять табак был. И стала такие вот вещи я своими наползающими друг на друга буквами записывать. Записываю, а сама думаю: покажу папе, он обрадуется, скажет, какая я у него замечательная дочка. И хотя я так думала, тем не менее кошки у меня на душе поскребывали. На третий день открываю я свою тетрадку, а в ней маминым четким почерком, после всех моих каракулей, написано: «А подглядывать и ябедничать нехорошо». И мне так страшно стало, так стыдно, что я не то что красная от кончиков волос до кончиков пальцев стала, я сизо-красная стала. Вот тогда я и поняла, что значат слова «готова от стыда под землю провалиться»! Этот детский страх до сих пор во мне сидит. Когда при мне кто-то о ком-нибудь сплетничать начинает, мне сразу плохо становится: голова заболевает или живот вдруг схватит. Вы, конечно, спросите, почему я сплетниц не останавливаю, а из комнаты ухожу. Стыдно мне за них, и потом, наверное, характером, я вся в папу, он тоже плохого слова человеку сказать не мог.
Чероки
До Медори у меня был боксер Чероки. Если Медори пошел в моего предпоследнего мужа – Летучего Голландца, то Чероки – в меня. Мой Чероки был страшно общителен и доверчив, все его любили, а маленькие дети так просто считали Чероки немножко по-другому устроенным человеком. Знаете, есть такие люди: веселые, интересные, искренне любящие всех, но при этом преданные только своим близким, своей семье – вот таким был мой Чероки.
Чероки появился у нас дома давно, когда я еще жила в Харькове с моими родителями и Димой – моим четвертым мужем. Замужем, вообще-то, я была, естественно, не четыре раза, а… сейчас подсчитаю… семь раз. Но годы замужества тогда еще не очень сказались на моем здоровье и характере, я была в свои 32 года все такой же ветреной 17-летней девчонкой, вышедшей первый раз замуж: стоило подуть ветерку неприятностей, как у меня сразу начинали течь слезы, быстро переходящие в сопли.
Когда Чероки умер (это случилось с ним уже в Америке), я очень плакала, и все, кто его знал, были тоже очень расстроены. Мой Голубоглазый Швед – эмоционально сдержанный человек, но и у него, когда мы опускали Чероки в могилку, были глаза на мокром месте. Я не очень религиозный человек: праздники не соблюдаю, в церковь не хожу, но в Б-га, Б-га[9] верю. Когда мой папа выкладывал камешками дату смерти Чероки, я думала о том, что придет время – и мы встретимся «там» с моим Чероки. Когда я сказала об этом Рози, жене партнера моего мужа по бизнесу, она погладила меня по руке и сочувственно сказала: «Милая, у собак, как и у черных, нет души, поэтому надо быть мужественной, ты с Чероки уже никогда не встретишься».