обвинитель. Но я много оперировал на мозге и, открывая черепную коробку, никогда не видел там также и ума. И совести там тоже не находил. (Колокольчик председателя потонул в долго не смолкавшем хохоте всего зала).
«Дело врачей» с треском провалилось. Однако, чтобы спасти престиж Петерса, «судьи» приговорили профессора Ситковского и его сотрудников к шестнадцати годам тюремного заключения. Эта явная несправедливость вызвала ропот в городе. Тогда чекисты вообще отменили решение «суда». Через месяц врачей стали днем отпускать из камеры в клинику на работу, а через два месяца и вовсе выпустили из тюрьмы. По общему мнению, спасла их от расстрела речь священника-хирурга Войно-Ясенецкого». [1, с. 107–110.]
Месяцев через пять после суда над проф. Ситковским очередная ревизионная комиссия приказала снять икону в операционной Городской больницы. Отец Валентин заявил, что не выйдет на работу, пока икону не вернут на место. И ушел домой. В конце 1921 года такой «саботаж» карался, как самое тяжелое политическое преступление. Отцу Валентину грозил арест. Его друг М. И. Слоним обратился к председателю Среднеазиатского бюро ЦК РКПб Рудзутаку с ходатайством, говоря, что если будет арестован выдающийся хирург, ученый и педагог Войно-Ясенецкий, то ущерб от этого понесет прежде всего рабоче-крестьянская республика, ее медицина и наука. Рудзутак милостиво обещал пока профессора не арестовывать, пусть врачи сами найдут выход.
Отец Валентин ничего не знал о ходатайстве Слонима. Он бастовал уже несколько дней. Засылаемые к нему в качестве «разведчиков» хирурги сообщали, что главный врач все время работает за письменным столом, что-то пишет, что-то читает. Уговаривать его было бесполезно. По воспоминаниям проф. Ошанина, делегация из двух или трех врачей была направлена к Туркестанскому архиепископу. Владыка пообещал поговорить с о. Валентином, и на следующий день Войно-Ясенецкий вышел на работу.
Но главный врач долго протестовал против изъятия иконы. Он не явился в научное врачебное общество, где стоял его доклад. Когда же на следующем заседании отец Валентин, как всегда в рясе, взошел на кафедру, чтобы произнести доклад, то сначала сделал следующее заявление: «Приношу обществу извинение за то, что я не читал доклад в назначенный для меня день. Но случилось это не по моей вине. Это случилось по вине нашего комиссара здравоохранения Гельфгота, в которого вселился бес. Он учинил кощунство над иконой». [1, с. 111.] В зале воцарилась гробовая тишина. Комиссар Гельфгот присутствовал на заседании. Но он, очевидно, побоялся скандала. Председатель научного Общества профессор М. А. Захарченко прошептал секретарю Общества доктору Л. В. Ошанину, чтобы тот ни в коем случае не заносил в протокол неуважительных слов о представителе власти.
Даже неверующие коллеги не могли не видеть высокой нравственности православного священника, будущего архиепископа. Бывшая медицинская сестра Ташкентской Городской больницы М. Г. Нежанская в семидесятых годах так говорила о нем: «В делах, требовавших нравственного решения, Валентин Феликсович