края.
Со значительным отрывом во времени передо мной предстает плацкартный вагон, и в нем я не один. Рядом со мной интересный и немного молчаливый, но очень знакомый мне мальчик. Его внешность настолько неважна для меня, что ее черты не проникают в мое сознание, как и внешность мамы, хотя я почему-то знаю, что это взрослое и очень близкое мне существо заботится обо мне и моем милом знакомце. Ещё я знаю, что у него приятный голос, если оно не кричит, и если оно зачем-то прижимает меня к себе, то становится тепло. Мы с моим приятелем иногда что-то говорим друг другу и нашему покровителю и возможно употребляем какое-то одно слово по отношению к нему, но вообще в общении друг с другом мы используем понятные только нам слова, природа которых объяснима и любопытна, хотя вовсе неважна для нас.
Всегда, когда я не сплю, я смотрю в окно. Меня завораживают огромные зеленые штуки, проплывающие прямо перед моим лицом и не оставляющие ничего кроме яркого видения. Из-за того, что колес этих штуковин видно не было, я долгое время находился в полной уверенности, что гиганты эти не едут, а плывут. Возможно я видел по телевизору движение какой-нибудь плавающей посудины и эта картинка осталась в моей памяти. Во всяком случае какое-то время, быть может несколько лет поезда ассоциировались у меня с кораблями и с пребыванием на воде. Позднее я узнал, что поезда называются разными словами: электровоз, паровоз, Маневровый и Кукушка. Последняя привлекала меня больше всего. Это был маленький паровозик на дизельном топливе, в общем тепловоз, но с наружным поршневым приводом. Кукушка и вправду походила на игрушечный пароходик и из трубы ее шел дым. Но больше всего меня завораживало, то что машиниста почему-то никогда не было видно и создавалось впечатление, что пароходик-паровозик плывет сам по себе.
Автобус
«Мы вынуждены вести себя так, словно и в самом деле находимся в этом мире»
ЕМ: 06. Dopplereffect «Myon-Neutrino».
Мы вышли из чёрного леса Бограда[3]. Все там черным-черно, словно была ночь или все спали. Но когда мы ступили на влажную траву луга, то словно прозрели от древней мокроты и упругости. Или просто начался день, хотя на самом деле продолжалась ночь, но только теперь про нее можно было сказать: другая ночь. А вообще, другая или прежняя ночь была всегда, поэтому в ней завелся космос. Так устроен мир: где есть двое – начинается третий. От пространства и вечности во Вселенной родился космос. Ну, а как появился Бог, никто не знает, хотя известно, что он создал звезды. Когда зажглись звезды, то стало ясно, что должен быть тот, кто будет любоваться ими и медленно сходить с ума от их недосягаемости.
Совершенно нормальным на земле быть нельзя, так как совершенство – это следствие некой гипертрофии, что тоже, в свою очередь, отклонение. И, видимо, первая обезьяна долгое время была совершенно нормальной, потому что не разбиралась в подобных вещах, и не подозревала, что однажды и ей предстоит увидеть звезды. Когда же это все-таки случилось,