шепот из-за горящих веток терновника, где немец тонкой своей книжицей разгоняет энергии, скопившиеся за кругом огня от костра. Он тревожно поднимает голову. Мальчику охота ебаться, но он называет герерское имя бога. Необычайная дрожь охватывает белого человека. Он, подобно Рейнскому миссионерскому обществу, что развратило этого мальчика, верит в святотатство. Особенно здесь, в пустыне, где опасности, кои он не может заставить себя поименовать даже в городах, даже при свете дня, сбираются вокруг, сложив крылья, ягодицами касаясь холодного песка, ждут… Сегодня вечером он чувствует мощь каждого слова: слова́ – лишь в одном взмахе ресниц от ими обозначаемого. Опасность отпидарасить мальчика в отзвуках святого Имени наполняет его похотью безумно, похотью пред ликом – маской – мгновенного талиона из-за круга костра… но для мальчика Нджамби Карунга – то, что бывает, когда они совокупляются, только и всего: бог – создатель и разрушитель, солнце и тьма, все пары противоположностей, сведенных воедино, включая черное и белое, мужское и женское… и он в невинности своей становится чадом Нджамби Карунги (как и все в его недошедшем клане, неумолимо, за пределами их истории) здесь, под европейским по́том, ребрами, нутряными мускулами, хуем (а у мальчика мускулы остаются яростно тугими, как будто по многу часов, точно он нацелен убивать, но – ни слова, лишь долгие, клонические, толстые ломти ночи, что проходят над их телами).
Что я вывел из него? Капитан Бликеро знает, что африканец сейчас где-то посреди Германии, в глубине Гарца, и что, случись Печи этой зимой за ним захлопнуться, они уже сказали auf Wiedersehen[46] в последний раз. Он сидит, в желудке – мурашки, железы нафаршированы недомоганьем, склонился над пультом в забрызганном камуфляжной краской автомобиле управления пуском. Сержанты с панелей двигателя и рулевого управления вышли перекурить – он в ПУПе[47] один. В грязном перископе заскорузлый туман снаружи отрывается клочьями от яркой зоны изморози, что бандажом опоясывает вздыбленную и призрачную ракету там, где перезаряжается бак с жидким кислородом. Теснятся деревья – пятачка неба над головой едва хватит для взлета ракеты. Bodenplatte[48] – бетонная плита, уложенная на стальные полосы, – располагается на участке, обозначенном тремя деревьями, и триангулирована так, чтобы давать точный пеленг, 260°, на Лондон. При разметке используется символ – грубая мандала, красный круг с жирным черным крестом внутри – в нем узнается древний коловорот, из которого, как утверждает традиция, первохристиане выломали свастику, дабы замаскировать свой незаконный символ. В дерево, в центр креста вогнаны два гвоздя. Рядом с одним знаком разметки, нарисованным краской, тем, что западнее прочих, кто-то на коре выцарапал острием штыка слова IN HOC SIGNO VINCES[49]. Никто на батарее в содеянном не признаётся. Возможно, дело рук Подполья. Но убрать надпись никто не приказывал. Вокруг Bodenplatte подмигивают бледно-желтые верхушки пней, свежая щепа и опилки мешаются