понимала – цель у них общая: сделать женщину госпожой в ее собственном мире:
Плита надлежащим образом моется теплой водой с добавлением мыла или синтетического моющего средства. Въевшиеся пятна убираются с помощью мочалки из стальной ваты. Чистящий порошок старого типа, эффективность которого зависит от большой силы трения, нельзя использовать при мытье эмалированных плит; такой порошок может поцарапать эмаль. Однако новое моющее средство – мягкое и пенистое – отлично подойдет.
Кто же был домохозяйкой? Женщина, конечно, – не мужчина. Мать – не отец. Иногда женщина еще и работала, но чаще – нет. В любом случае, кухня была ее континентом, и там она правила безраздельно.
На плите стояла кастрюля с замоченной на ночь красной фасолью. В буфете располагались банки с солеными огурцами, бутыли с соком черной смородины, брусничный джем и сливовый компот. В холодильнике помещались масло, сыр, яйца и прочие продукты, например рыба или мясо, всегда в плотно закрытых контейнерах или пластиковых пакетах. В миске, накрытой кухонным полотенцем, убранное подальше от сквозняков, «подходило» тесто для хлеба. В кухонных шкафчиках были припасены свечи – на случай, если домохозяйка пожелает устроить торжественное застолье.
Дети могли время от времени забегать на кухню, и даже настоящим мужчинам случалось туда заглядывать, но они были всего лишь мимолетными гостями в чужой стране. Единственным полноправным гражданином кухонного королевства могла считаться только другая домохозяйка. Но у такого союза были свои условия – как и у любого союза в принципе. Об этом знала всякая невестка, считавшая себя прежде всего хорошей женой, и только потом – хорошей матерью.
Эпоха домохозяек действительно канула в небытие. Это установленный факт.
Но осознали ли мы последствия?
И что еще важнее: оценили ли мы их?
Кто-то может подумать, что исчезновение домохозяйки означает, что шведский дом убирается значительно реже, а это влечет за собой аллергию и распространение паразитов. Разве не так? Дети взращиваются теперь преимущественно вне дома – в яслях и детских садах, а мама и папа тем временем вкалывают на работе. И никто уже не варит варенье, за исключением разве что Моники Альберг[2].
Бывает, навалится ностальгия, и вспомнится то волшебное создание, которого больше не существует: та, что мариновала селедку, нежно поглаживала детские щеки, запекала ветчину в панировке, отбрасывала со лба непослушную прядь, вынимала из духовки противень с ароматными булочками, выбивала мужнину трубку, разливала по кружкам малиновый сок, посыпала торт тертым миндалем, расправляла скатерть на обеденном столе, утешала и малых, и больших, когда в мир прокрадывалось зло.
И захочется закричать, словно Орфей, потерявший Эвридику в царстве мертвых: «Мама! Мама!»
Как сказал один мудрец, единственный подлинный рай – это тот, что мы потеряли.
Но нет, это всё – заблуждение, результат какого-то грандиозного недоразумения. Домохозяйка