поблажек. Теперь Дмитрию, привыкшему считать себя привлекательным внешне, плевать на собственную привлекательность. Теперь он все время ходит с разбитым лицом. Американец Гарри Додсон, инициатор того памятного нападения, ухмыляется – на всякий случай держась на безопасном расстоянии, – с такими друзьями врагов не надо. Он прав. Врагов не надо. Более того, сами враги тоже считают, что их не надо. И дело не только в том, что при малейших признаках конфликта с любым количеством участников за спиной худощавого русского тут же материализуется коренастый грек, но и в том, что сам русский загадочным образом изменился. В его движениях, походке, взгляде появилось нечто, заставляющее людей крепко подумать, прежде чем цепляться к нему.
Филимон хотел знать о Дмитрии буквально все. Он задавал миллион вопросов, считая, вероятно, что у друзей секретов друг от друга быть не должно.
– Что ты любишь больше всего в этой жизни?
– Свободу.
– Что ненавидишь больше всего? Чего не прощаешь?
– Себе или другим? – уточняет Дмитрий, понемногу приходя в себя после особенно трудного боя.
– И себе, и другим.
Ожидая ответа, Филимон смотрит на него взглядом инквизитора.
– Малодушия, – произносит он после небольшой паузы. – А ты?
– Все то же самое, брат. – Филимон протягивает лапищу, которой только что вышибал из него дух, и ласково касается его плеча. – Все то же самое.
В юности Дмитрия занимал вопрос, что же такое дружба. Однажды ему попалась книга, написанная христианским философом, чье имя вылетело у него из головы, в которой говорилось, что дружба начинается тогда, когда два человека вдруг обнаруживают, что видят одну и ту же истину. «Так не бывает», – подумал он и забыл о прочитанном. И вот, много лет спустя, вспомнил.
Вместе они прошли через Руанду, Джибути, пески Аравийского полуострова…
– Да, теперь это стало и моим личным делом тоже, – объявил Филимон, закончив перевязку. И свирепо уставился на своего друга. – Нравится тебе это или не нравится.
– Мне это не нравится, – улыбнулся Деметриос. Порез под бинтами еще немного побаливал. – Но я рад, что ты со мной.
Филимон ожесточенно потер пальцами висок.
– Когда я разыскивал для тебя информацию о твоей семье, я не предполагал, что ты захочешь… впрочем, ладно.
– А если бы предполагал?
– Ничего бы не изменилось. – Он развел руками. – Я продолжал бы разыскивать для тебя информацию о твоей семье. Твой выбор, друг мой. Но глупый старый Филимон спал бы спокойнее, если бы этот выбор оказался другим.
8
Иокаста слушала молча, не перебивая. И когда он закончил, не задала ни одного вопроса. Только фыркнула тихонько, как рассерженная кошка, откинулась на высокую спинку стула и, хмуря изящные черные брови, принялась вертеть между пальцев серебряную зажигалку. На ней было длинное трикотажное платье фиолетового цвета, такое темное, что при тусклом свете настольной лампы казалось черным, и колье из натурального