сроки. Отец однажды обмолвился Либби, что их развод украл у него сына.
– Тебе вовсе не надо было пилить в такую даль, – сказала она. – Мог бы отправить мне по почте или вообще выбросить. Если я до сих пор этих вещей не хватилась, то вряд ли они мне так необходимы.
Джереми всегда был очень внимательным и деликатным. Он старался не выдавать своего огорчения, когда Либби раз за разом теряла плод. Однако его тихая доброта лишь еще больше подогревала в ней ярость. Как он мог не бесноваться из-за этого?!
– Я думал сообщить тебе о своей женитьбе лично. Не хотел, чтобы ты узнала об этом из «Инстаграма». – Он сунул руку в карман и с глухим позвякиванием стал перебирать в нем мелочь.
Либби по-прежнему следила за его существованием и время от времени заглядывала на его страничку. Она надеялась, что жизнь у Джереми, как и у нее, застряла на нейтрале. Но, по всей видимости, это было не так.
– Пошли, – предложила Либби. – Показывай, где ты припарковался. Переправлю вещички к себе в машину.
– Отлично.
В молчании они двинулись по усеянной лужицами гравийной дорожке в сторону парковки. Когда они были мужем и женой, Либби никогда не угнетало такое взаимное безмолвие, равно как не беспокоило и Джереми. Теперь же это будто вызывало в нем дискомфорт.
– Хекманы наконец переехали, – сообщил он.
Супруги Хекман были их престарелыми соседями по дуплексу[1]. Они оба были вегетарианцами, и миссис Хекман пила столько морковного сока, что, казалось, и сама сделалась такой же оранжевой.
– Сколько, интересно, они там прожили? Лет тридцать – тридцать пять?
– Сорок. Сейчас переехали в Теннесси, поближе к своим детям.
– За них можно порадоваться.
Миссис Хекман была помешана на здоровом образе жизни и с фанатичной настойчивостью поила Либби свежевыжатым морковным соком всякий раз, когда та оказывалась в положении.
Джереми оглянулся на оставшийся позади особняк, из которого начали понемногу выходить на воздух гости.
– С работой у тебя, я вижу, все отлично.
– Да. Я бы даже сказала, преуспеваю.
Как только они с Джереми решили завести ребенка, Либби пришлось прекратить проводить своим больным сеансы химиотерапии. А после двух оборвавшихся беременностей ее намерения ухаживать за больными и умирающими вообще иссякли напрочь. Тогда-то, с благословения Джереми, она и начала профессионально заниматься фотографией.
– Моника ждет ребенка.
Ее словно ударили в живот, и только что сидевшее в ней самообладание, которое усилием воли удалось собрать, вдруг разом исчезло. В сознании тут же закружились мысли о так и не рожденных детях, и вся ее давняя боль, с таким старанием запертая подальше, отчаянно забарабанила, просясь наружу. Несколько мгновений Либби не в состоянии была сказать ни слова, боясь, что ее тон выдаст безысходную, страшную тоску.
– Я понимаю, насколько для тебя тяжела эта тема, – поспешно добавил Джереми.
Это была их тяжелая тема. Их потери. Их боль. Теперь же это был