он первым зафиксировал то, что в смутном виде очевидно каждому ребенку.
Подлинное величие Платона в том, что он пошел дальше умозрения сущности и отказался от теории самотождественных идей. Потому что если принять, что красота – это только красота, а собачность – только собачность, то у нас возникнут проблемы логического и онтологического свойства. То, что у вот-этой собаки есть сущность – так или иначе понимают все. А вот то, как собачность превращается в вот-эту собаку и чем собачность вот-этой собаки отличается от собачности вот-той собаки, а также какова вообще механика различения сходных по идее вещей – это куда более трудная задача, чем констатация причастности вещей идеям.
В «Пармениде» и «Софисте» Платон решает непростую апорию – выяснение того, как идеи могут быть причастны друг другу, если главное их свойство – это обособленность друг от друга. Идея потому и называется таковой, что не может быть смешана с другими идеями, ведь если собачность не тождественна самой себе, то идеей не является. И тут у нас возникает несколько вопросов:
– как собачность соотносится с животностью (ведь всякая собака является животным, но все же эти понятия не тождественны, поскольку не все животные являются собаками);
– как собачность сочетается с бытием (ведь собаки существуют, и собачность как понятие тоже существует, но бытие как понятие не тождественно собаке как понятию);
– как собачность сочетается с логическими категориями вроде части и целого, движения и покоя, подобия и неподобия (ведь собачность очевидно причастна всем им, но точно также им не тождественна, поскольку тождественна лишь себе);
– как вообще можно познавать сущность собаки, если ни в мы, ни она не тождественны идее познанию (ведь человек познает идею собаки, сам не будучи ни познанием, ни собакой – так как же одна сущность может познать другую сущность с помощью третьей сущности?).
Скажем чуть подробнее о каждом пункте. Животность и собачность – это разные идеи, но собачность невозможна без животности, поскольку мы не можем представить себе собаку, не являющуюся животным (и мы не знаем ни одной такой конкретной собаки). Также собака состоит из частей – вообразить идею собаки, у которой нет ни лап, ни глаз, ни тела, ни костей, ни зубов, ни, ни, ни невозможно. Значит, идея собаки должна включать в себя и идею лап, и всего прочего, включая идею части. Кроме того, чтобы вечная самотождественная собачность могла воплотиться в конкретную собаку, то саму идею должно привести в движение – грубо говоря, взять ее из вечности и спустить на грешную землю. А главное – если идея собаки есть, то значит, что от нее неотрывна идея бытия: если бытие и собачность полностью самозамкнуты, то собачности не может быть. А если мы можем рассуждать о собачности, сами не будучи собаками – значит, идея познания, идея мышления ей также присуща. Проще говоря, собачность может быть и может