стихают говор и шуточки. Кто-то шепчет.
– Ну, сейчас колдовать будет…
…И начинается волшебство, возраст которому – тысячи лет… Из металлической коробки в огонь летит горсть порошка странного цвета. Сноп искр взлетает к потолку. Если первая горсть сыплется от себя, то вторая, рассыпаясь на лету в огненные брызги, летит слева направо… Кузнец как будто исчезает. Вспоминая эти минуты, я почему-то никак не могу представить самого мастера… Все происходит как бы само по себе. Из огня вылетает раскаленный прут, изгибаясь вокруг острого конца наковальни, вьется змеей под ударами молотка и вдруг складывается пополам. Под сдвоенный прут мягко ныряет металлическая, искрящаяся четырехугольная пластина. Пара мощных ударов молотком – и две детали спрессованы в единое целое! Вот это и называется кузнечная сварка. Кто знает сейчас, что это такое, в век сварочных автоматов, полуавтоматов и прочих агрегатов?..
А чудеса продолжаются… Меняя форму и цвет, рассыпая искры, скачет, мечется по кузнице кусок ожившего железа. «Ух! Ух!» -забухал механический молот. Приваренный к пруту квадрат под его ударами пыхтит, нежится, как борец под кулаком массажиста, и вдруг разворачивается треугольным веером. Треугольник прыгает на наковальню и, ворочаясь с боку на бок, под молотком вдруг превращается в идеальную круглую воронку. Словно довольная произведенным эффектом, деталь, рисуя в воздухе огненную дорожку, плюхается в чан с водой, пуская клубы пара и фыркая от наслаждения…
Спустя несколько секунд, Кузьма Иванович вынимает из воды… заготовку для мотыжки. Вот во что превратились прут и квадратик! Кузьма Иванович берет мотыжку за усик. Легкий удар молотком по краю, и нежный малиновый звон плывет над кузницей: значит, сварка получилась качественной…
Мотыжка ходит по рукам. Мужики восхищенно цокают языками и крутят головами. Такую не купишь в магазине. Вечная!
– Это он блатным такие куёт, -прерывает тишину здоровенный дядя с ладонями размером в две мои каждая.
Кузьма Иванович, попыхивая папироской, вновь берется за молоток: не поддается на провокацию.
– А нам сляпает кое-как, – не унимается дядя. – Всучит хреновину – и мотыжить не мотыжит, и грязь на нее липнет. Еще и тыщу слупит…
От такой беспримерной наглости у Кузьмы Ивановича даже молоток замирает в руках, а очки съезжают на переносицу. Смотрит поверх стекол:
– Постой, постой!.. Это какую еще тыщу?
– Ну, пятихатку… – пытается дядя пойти на попятную.
Но не тут-то было. Видать, задело кузнеца за живое. От возмущения Кузьма Иванович на мгновение теряет дар речи. И вдруг взрывается:
– Ах, глаза твои бессовестные! Это когда же я с тебя копейку взял? Мотыжки мои хреновые? Что же вас тогда здесь набилось, как в райвоенкомате? Да я свечу в церкви поставлю за двадцать рублей, чтоб вас тут не видеть. А ну, марш все из кузницы!
Никто, понятно, и ухом не ведет. Однако сидят мужики смирненько, глаза в пол. Знают, в такую минуту скажи Кузьме Ивановичу