печать страдания на лице».
Мне такие отношения казались дикими – с детства я была совершенно самостоятельным существом и предоставлена сама себе. И где-то в непроявленном мире моего бессознательного его акции падали.
Новый, 1967 год пришел в ясную и морозную ночь. Я сидела у брата как на иголках, но в 12 часов 20 минут он мне позвонил, и в два часа мы были на Воробьевых горах, на смотровой площадке. Совершенно одни. Мороз щипал нос и щеки. Перед нами лежала Москва.
– Ты стоишь сейчас, как Растиньяк над Парижем… Помнишь, он поклялся, что возьмет Париж! Ты тоже можешь поклясться…
– …Что возьму Москву? Кляну-у-у-у-у-у-у-усь! – раздалось над всей Москвой.
Мы одновременно подняли головы. Над нами висела Большая Медведица.
– Помнишь?
– Помню.
– Пей, Танечка, шампанское из этого ковшика, оно всегда здесь для тебя, даже когда я умру…
– Да ну тебя… Пей, ты первый! Большая Медведица, с Новым годом! Счастья тебе в семейной и личной жизни! – Мы орали Большой Медведице, что мы ее любим, что она наша родина и что мы не умрем, а переселимся в это созвездие и будем купаться в этом ковшике, наполненном шампанским.
Когда мы ехали домой, я спросила:
– Меня мучает один вопрос… помнишь, в Риге, мы были в «Лидо»? И потом мы мчались по шоссе ночью, ты свернул в чащу леса и мы попали на озеро?
– Где познакомились с Большой Медведицей?
– Нет! Я не об этом! Откуда ты знал, куда надо свернуть, чтобы попасть на озеро?
– Я искал это место несколько дней, чтобы потом поехать с тобой.
– Ты такой рациональный? Но ты и не рациональный!
– Я организатор иррациональности! Вот! Сейчас я придумал формулировку – эмоциональный рационализм.
– Все проверяешь головой.
– Наверное, я раньше не думал…
– А святые отцы говорят: спусти ум в сердце…
7 января я была приглашена на Петровку на день рождения мамы, Марии Мироновой. На Арбате купила резную шкатулку из дерева, насыпала туда трюфелей и с букетом красных гвоздик отправилась на суаре. В прихожей висело много пальто и шуб. Андрюша подвел меня к маме, я вручила подарок, произнесла поздравления, получила «спасибо» и села на «свой» зеленый диван. Квартира была полна друзьями Мироновой и Менакера, на столе – маленькие слоеные пирожки, запеченный гусь, огурчики, вареная картошка, посыпанная укропом, водка.
– А это – восходящая звезда Театра сатиры, – представила меня гостям Мария Владимировна.
Я повернула голову в сторону Андрея, он счастливо улыбался. В ушах у Марии Владимировны висели завидные жемчуга. Завидные, потому что все завидовали и говорили: ах, какие жемчуга! Они придавали весу и без того ее весомой и одаренной натуре. Она говорила громко, поставленным голосом – моноложила.
Менакер же вставлял остроумные реплики, рассказывал анекдоты, открывал крышку рояля, на котором стоял бежевый кожаный верблюд, набитый песком Сахары, и пел, снимая напряжение, которое «вешала» его напористая задира-жена. Мария Владимировна показала мне