побыстрей узнать результаты моей работы вполне понятны.
Я попросила его приехать и, по возможности, в самое ближайшее время. «Де-факто» я свою работу закончила, и теперь мне хотелось побыстрей закончить ее «де-юре».
– Каковы результаты? – не удержавшись, спросил Вересов.
Я понимала его нетерпение, но рассказывать что-либо принципиально не стала.
– Геннадий Валентинович, вы же понимаете, что по телефону я вам ничего сказать не имею права. Разговор сугубо конфиденциальный.
Право-то я имела. Разговор наш ни на военную, ни на государственную тайну не тянул, но уж очень мне хотелось посмотреть на этого погрязшего в химических формулах и конкурентной борьбе сухаря, когда я сообщу, что жена его чиста и невинна, как голубка.
– Хорошо, все бросаю и еду, через пятнадцать минут буду у вас, – немедля согласился клиент.
А куда ему было деваться? И по тому, как быстро он появился, я поняла, что Вересов действительно все бросил и буквально примчался.
Таким я его еще не видела. Приходилось мне, когда еще работала в прокуратуре, наблюдать за подсудимыми в момент вынесения приговора. В их глазах, лице, во всей фигуре ясно читалась совершенно неестественная смесь самых разных чувств: безысходности, покорности воле рока и… надежды. Несмотря ни на что – надежды! Вот так и выглядел сейчас директор этого самого научного «Химсинтеза» и муж Ларисы Витальевны, Геннадий Валентинович Вересов.
На мое кресло он вообще никакого внимания не обратил: рухнул в него, совершенно не замечая, на что садится. Рухнул и воззрился на меня широко распахнутыми глазами. Я, очевидно, представлялась ему в виде судьбы, могущественной и беспристрастной. Вот и хорошо, люблю, когда меня уважают, тем более что новости у меня для него имелись определенно хорошие. С причиной утечки информации, правда, ничего не ясно. Но ведь задача разобраться в ней передо мной и не ставилась. Зато с женой полный порядок. А хорошие отношения с женой важней любого волокна, даже если оно чрезвычайно крепкое и не горит. Жаль, что не все это понимают.
Я коротко, не вдаваясь в подробности (подробности в письменном отчете), сообщила не только о результатах работы, но и мое мнение о его отношении к Ларисе Витальевне и в связи с этим о ее состоянии и поведении. Говорила я вообще-то довольно резко, так что мог бы и обидеться, сказать мне, что лезу не в свое дело. Но не обиделся, а, наоборот, стал оживать. И щеки у него порозовели, и глаза приобрели вполне осмысленное выражение, и весь он стал каким-то другим, раскованным и добрым. Мне кажется, об утечке информации он сейчас и не вспомнил, думал только о жене и был счастлив, что подозрения его не оправдались и все кончилось хорошо.
– Я вам очень благодарен, Татьяна Александровна… – чувствовалось, что мысли его сейчас были где-то далеко и ему трудно сказать что-нибудь более содержательное. – Чрезвычайно благодарен. Вы спасли мою семью… Вы не представляете себе, как я вам благодарен…
– Это у нас профессия такая, – все-таки