с отцом.
Они вошли в бывший наместничий кабинет. Комната пустовала много месяцев, дверь в нее не открывали. По крайней мере, так Дими полагал до сего дня.
Он ошибался. Внутри были сундуки, и доспехи, и груды оружия; на стене висели военные карты окрестностей Алезии и план нового дворца.
– Что это?! – проговорил Дими, не веря своим глазам и чувствуя, что вошел в очень, очень дурной сон.
– Это великий труд. Труд, который мой брат не успел завершить. – Филипп положил книгу и указал на одну из карт. – Восстановление Дук на престоле мира… начиная отсюда, с земли, откуда выступил божественный Юлий.
Димитрий помотал головой. Это и впрямь был сон, старый безумный сон, и теперь, когда Косьма Дука тоже уснул, некому было их разбудить.
– Косьма завоевал их словами, я – золотом и словами.
Филипп открыл сундук, взял пригоршню монет и дал им просыпаться сквозь пальцы. Сейчас он казался неким демоном из легенды – демоном, который показывает герою свое злое колдовское богатство.
Дими гадал, откуда взялось золото… и осталась ли еще белая вилла на синем Эгейском море.
Филипп сказал:
– Знаешь, что он говорил о тебе? Он говорил: «Вот мой сын, которого любят галлы. Он будет царем, мой сын, пусть для начала в Галлии». И ты им станешь. Но в Галлии это не закончится. И в Греции тоже. Это закончится в Константиновом граде… а может быть, не закончится и в нем. Мы с твоим отцом читали галлам из книги Дигениса, и они нам поверили.
Дими не верил, не мог поверить, что отец и впрямь говорил что-то подобное. Он пытался сообразить, какие слова Косьмы Филипп так извратил.
И Косьма Дука не называл здешний народ галлами.
Филипп говорил:
– …они поднимутся по твоему слову, Димитрий Дука, дигенис.
Дими отвернулся и вышел из комнаты. Хлеб в руке разломился, вино стекало по пальцам на пол.
– Знаю, почему отвергают венец на мече, – сказал Филипп из дверного проема. – Конечно, Митра твой венец. – Голос, которым он кощунственно высмеивал мистерию, был спокойно рассудителен и так походил на голос Косьмы, что у Дими мороз побежал по коже. – Однако в мире есть императоры и короли, и наш Владыка – их второй венец. Божественный Юлиан Мудрый…
Три фигуры стояли в темноте перед Дими: мать и сестры, полностью одетые среди ночи.
– Ты перечил ему при жизни и покинул его в час смерти, – сказала Ифигения, – но почти отцовскую волю сейчас, или, клянусь Иштар, я перережу тебе глотку и омоюсь в твоей крови, как в бычьей, ибо ты не мужчина, а скот, посланный мне для жертвоприношения.
Димитрий смотрел в пол. Ливия и Зоя цеплялись за материно платье, и он чувствовал исходящий от них страх. Дими стоял босой, замерзший и нелепый, чувствуя свою слабость; из руки сыпались крошки и капало вино. Он закрыл глаза и в мысленном мраке увидел фреску: Верцингеториг в окружении одних лишь галлов.
Но я буду помнить тебя, о Цезарь.
Воины cohors equitata собрались пешими