в нее влюблены.
Мужчины влюблялись в Ювенале как в женщину, женщины – как в подругу.
Помимо зимнего сада у Ювенале были еще зимние флорариумы и летние альпинарии.
– Флорариум – это аквариум без воды и рыб, но с орхидеями. Болотными, например, – презрительно пояснял рыбак Вялле охотнику Ласле.
– С кусочками мха и папоротниками для маскировки, с ветками и корнями для закрепления вьюнков, с камнями и раковинами, – догадался Ласле.
– Но зачем и кому это нужно, не пойму. – Сеппо презрительно пожал плечами.
– А альпинарий – это такой «художественный беспорядок» из трав, цветов, кустарников и камней, – так же презрительно произнес Алпи Сакори, флорист-любитель и троюродный брат Ювенале. Видимо, любовь к цветам была у них фамильной чертой.
Он и не догадывался, что получить альпийскую горку естественного вида можно лишь тогда, когда тщательно ее спроектируешь. И это ничуть не легче, чем составить японский сад камней.
А еще в саду Ювенале был маленький прудик с синхронно плавающими растениями – водным гиацинтом или эйхоронией, нимфеями и лилиями.
Что уж говорить про самый редкий в мире цветок – миддлемист красный. Этот чудо-цветок привез из Китая в Британию путешественник Джон Миддлемист. С тех пор в Поднебесной он перевелся, а вот на туманном Альбионе прижился. Говорят, сейчас в мире есть лишь три экземпляра этого растения. Один – в Новой Зеландии, в саду, другой – в Великобритании, в оранжерее. А третий – в чудо-садике у Ювенале. И если первые два долгое время оставались бесплодными, то у Ювенале куст сразу покрылся ярко-розовыми цветами.
Не-ет, господа, это очень тонкое дело – рассказывать о Ювенале. Например, когда за это попробовал взяться писатель Оверьмне, у него мало что получилось. А если совсем уж честно, не получилось ничего. И тогда писатель Оверьмне попросил у Ювенале какой-нибудь совершенно особенный цветок. Например, цветок вдохновенного уединения.
– Понимаешь, Ювенале, – говорил Оверьмне, – я пишу роман, а все вокруг мне только мешают. Снуют под ногами да гадят по-мелкому.
– Ты вот что пойми – отвечала Ювенале, – твой первый роман был как раз о том, как все мешают тебе писать. А если бы никто не мешал, то и писать было бы не о чем.
– Но теперь-то я пишу другой роман, – страстно спорил Оверьмне, – и у меня такое ощущение, будто все за мной следят. Словно все, кого я изобразил в первом романе, глаз с меня не сводят, да еще и ведут себя осторожно, чтобы я больше не писал о них ничего. Они из кожи вон лезут, лишь бы помешать мне написать второй роман. Избавь меня, Ювенале, пожалуйста, от их хитроумных козней.
– Вот-вот… – улыбалась Ювенале. – Если я дам тебе цветок уединения, ты не напишешь свой роман, в котором за тобой будто бы все следят, а тебе это так надоело, что ты готов провалиться сквозь землю, лишь бы ото всех спрятаться.
– Почему мои стихи получаются слишком длинными и размусоленными, по-женски наивными и слезливыми, а не жесткими и короткими, как проза